ЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНА

Летом 1957 года отец с Клавдией Федоровной был в командировке в Пятигорске, куда поехали отдыхать и мы с бабушкой, и семья Рождественских. На несколько дней с гастролями туда приехал Вольф Мессинг. Мы пошли на его представление. На всех его «психологические опыты» произвели сильное впечатление. Когда в начале представления актер предложил желающим написать для него задания, отец это сделал, и ведущий среди нескольких других, выбрал и его записку.

Алексей Александров

ИЗ ЛЕТОПИСИ РОДА АЛЕКСАНДРОВЫХ: ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ОТЦЕ

(окончание. Начало в № 3/2023)

***

Кандидатская диссертация, которую отец защитил в 1947 году, называется «Некоторые особенности возникновения и распространения повреждения в элементах соматической мускулатуры лягушки». Дальнейший научный путь отца прошел не в том направлении, которое он наметил в последнем письме с фронта. Но, думаю, можно с полным основанием утверждать, что у него проявились все те качества ученого, о которых он написал в последнем письме. На протяжении большей части жизни отец придерживался такого распорядка дня: утром уходил на работу, возвращался после 18 часов, обедал и на пару часов ложился спать. Иногда он так уставал, что засыпал у телевизора. Мы его будили, он переходил на свою тахту, просил разбудить через полтора-два часа и мгновенно засыпал. Будить его приходилось по несколько раз. После этого он работал до 2–3 часов ночи и снова засыпал до 7 часов. Я помню, что, если просыпался ночью, всегда видел свет из-под двери его комнаты. В выходные дни отец вставал довольно поздно. Такой день при необходимости мог быть опять посвящен работе за письменным столом, встрече со своими аспирантами или обсуждению с соискателями отзыва об их диссертации. А мог быть, конечно, и целиком отдан досугу.

Под стеклом письменного стола лежало несколько фотографий, среди которых фотография 50-х годов трех китайских коллег на Красной площади, портрет академика А. Ухтомского и фотография Натальи Прониной с надписью на обороте «В память о любимой Наташеньке. 19.8.1915 — 10.4.1972».

***

С начала 50-х годов жизнь отца была связана с Клавдией Федоровной Галковской, кандидатом биологических наук, второй женой отца.

Уже после смерти Клавдии Федоровны в 1976 году отец сказал, что прожил с ней 25 счастливых лет. Вспоминая Клавдию Федоровну, которая и мне близкий и дорогой человек, я невольно сравниваю ее со своей мамой. У них внешне, как мне кажется, было много общего. Они практически ровесницы, обе родились и провели детство в провинции, мама — в небольшом украинском городке Черниговской области, Клавдия Федоровна — в белорусском городке Гомельской области. У мамы было два брата и сестра, у Клавдии Федоровны — две сестры и брат. Обе — интеллигентки в первом поколении, обе жадно всю жизнь восполняли пробелы в области литературы, музыки, живописи. Обе стали признанными специалистами в своих профессиях. Обе — фронтовички, орденоносцы. Клавдия Федоровна работала хирургической сестрой, стала кавалером двух орденов Красной Звезды (сентябрь 1944 и май 1945) и ордена Отечественной войны 2-й степени. Они и внешне имели общие черты, были примерно одного роста, темноволосыми, кареглазыми, плотными, крепко стоящими на ногах. Но характеры у них были совершенно разные. От маминых внимательных глаз и острого слуха терапевта не ускользал ни один косой взгляд или шепоток на ее счет. Она мгновенно и резко давала отпор. Огромные глаза Клавдии Федоровны, я думаю, тоже замечали все. Но она умела не показать свою обиду и улыбкой или шуткой обезоружить обидчика. Все, кто ее знал, не забудут ее поминутно звучавшего звонкого смеха. Это была такая привычка, это, конечно, не значило, что ей смешно. Но привычка была очень милой, никого не раздражала.

Мне говорила и сама мама, и ее подруги, что главной причиной ее развода с отцом было отношение к ней ее свекрови, моей бабушки Софьи Алексеевны. Это вполне могло быть правдой, так как бабушка имела очень властный характер. К тому же в доме, во всяком случае, после смерти ее мужа Наума Самойловича, стараниями бабушки царил культ отца. Причем, сам он к этому, конечно, не прикладывал никаких усилий. «Культ» я пишу в шутку, но в ней, как говорится, только очень небольшая доля шутки. Конечно, мы все, и я в том числе понимали, что отец — человек необычный, талантливый, глубокий, щедрый, обаятельный…  Но не следует, как он сам любил говорить в подобных случаях, относиться к этому «со звериной серьезностью». Он никогда не обижался, если мы шутили по поводу его каких-то промахов, смеялся вместе с нами. Он обладал чувством самоиронии, которое ярко проявилось, например, в шуточных плакатах и подписях к фотографиям, которые он подготовил к своему 60-летию.

Но бабушкина материнская любовь, на мой взгляд, иногда бывала чрезмерной. Когда в 1951 году мы возвращались поездом из Молдавии (подробнее об отпусках я напишу дальше), бабушка по ошибке решила, что у нас билеты в сидячий вагон. Поэтому, когда мы с толпой отъезжающих втиснулись в свой отсек вагона, она сразу заняла место у окна и сказала пришедшему немного позже с вещами отцу: «Сынок, я заняла тебе место, здесь тебе будет удобнее». К счастью, оказалось, что у нас места спальные.  Когда отец с Клавдией Федоровной уходили с работы домой, они обычно звонили и говорили, что будут к шести часам. Мы с бабушкой ждали их к обеду. Они нередко по разным причинам приходили позже. Иногда они заходили по дороге в магазин, иногда им хотелось часть пути пройти пешком. Я ждал их минут 30–40 и, если они еще не пришли, обедал один. Бабушка их ждала всегда, за стол без них не садилась. Во время обеда отец и Клавдия Федоровна рассказывали об институтских делах, бабушке все это было очень важно и интересно. Она с радостью приняла предложение отца и присутствовала на его защите докторской диссертации. Отец уделял большое внимание стилю, языку своих статей и докладов. Я многократно видел, как он зачитывал бабушке кусок текста, над которым работал, и просил ее оценить доходчивость и ясность, охотно принимал ее советы. Многие годы по утрам, когда отец в прихожей собирался на работу, из бабушкиной комнаты слышалось: «Сынок, ты не забыл взять чистый носовой платок?». В ответ отец ровным приветливым голосом отвечал: «Нет, мамочка, не забыл». Звучала заключительная фраза бабушки: «Ну, в добрый путь!», отец: «Мы ушли, до вечера!».

Несколько раз за время совместной жизни отца с Клавдией Федоровной между ней и бабушкой возникал по каким-то причинам конфликт, о котором я узнавал только, когда замечал, что ни отец, ни бабушка, с Клавдией Федоровной не разговаривают. Таких случаев, к счастью, было, может, только два или три. Я, естественно, и не пытался узнать причину происшедшего, а сразу, как мог, пытался восстановить отношения в доме. Через несколько дней наступал мир. Наверно, Клавдия Федоровна в таких случаях обижалась на отца, наверно, они все трое, да и я, по-своему переживали происходящее. Но терпение и женская мудрость Клавдии Федоровны, ее любовь к отцу позволяли не доводить эти житейские конфликты до серьезного разрыва.

В середине 60-х годов выяснилось, что Клавдия Федоровна серьезно заболела. Ей пришлось сделать операцию и казалось, что опасность миновала. Клавдия Федоровна полностью восстановила работоспособность, ни в чем себя не ограничивала, все отпуска они с отцом стали проводить в дальних путешествиях. К сожалению, через 5 лет выяснилось, что болезнь возобновилась, и ей сделали еще одну операцию, еще более тяжелую. После этого Клавдия Федоровна проработала больше года, но потом ей пришлось лечь в клинику ЦНИРРИ, где делалось все возможное, чтобы облегчить ее страдания. Ей была предоставлена отдельная палата, была поставлена вторая кровать, на которой последние недели отец проводил почти каждую ночь. Как он потом рассказывал, по ночам они с Клавдией Федоровной, когда ей становилось полегче, много говорили, вспоминали. 9 мая 1976 года мы приехали в клинику, чтобы вместе с ней отметить День Победы. 2 июня Клавдии Федоровны не стало. Не забыть, как, когда мы на кладбище шли за гробом Клавдии Федоровны, вдруг пошел снег крупными хлопьями.

***

Выходной день отца мог быть целиком отдан отдыху: чтение, посещение музея, театра или филармонии, встреча с друзьями. Читал отец много, в доме была большая библиотека. Многие годы выписывались журналы «Новый мир», «Иностранная литература», «Наука и жизнь» или «Химия и жизнь», несколько газет. Были альбомы по искусству, книги по истории, «Большая советская энциклопедия» издания 30-х и 60-х годов. Конечно, была специальная литература по биологии, физике и медицине. Я не застал в доме большого количества старых книг. Возможно, что много книг сгорело в блокаду. Были дореволюционные трехтомник А. Брема и 8 томов «Детской энциклопедии», пять томов В. Шекспира, шикарное издание большого формата, большие однотомники В. Жуковского и Н. Некрасова, «Охотники за микробами» Поля де Крюи. Видимо, эти книги в детстве читал отец. Есть четырехтомник В. Маяковского и шеститомник А. Пушкина издания 1936 года. Да, было несколько десятков старых детских книг на французском языке. Помню, что в основном это были романы А. Дюма и Ж. Верна.

Одним из любимых писателей отца был Ф. Достоевский, его роман «Идиот» отец перечитывал более десяти раз. Когда в 1978 году издали три романа М. Булгакова, отец, ранее, как и многие, прочитавший роман «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва», захотел иметь эту книгу, которую даже на «черном» рынке купить было трудно. Долгое время эта мечта не могла сбыться, но зато на свое 60-летие в 1979 году он получил в подарок сразу три таких книги. Одну из них подарил М.В. Волькенштейн, другую — сотрудники лаборатории. Отец был, как и все в семье, неверующим человеком. Но историю религии знал хорошо, дореволюционное издание «Нового Завета» лежало в ящике его письменного стола. Мне кажется не случайно, что образ Христа объединяет эти три произведения. Как дань традиции к православной Пасхе бабушка всегда красила яйца луковой шелухой или цветными нитками. Николай Григорьевич Рождественский часто дарил несколько нарядных расписанных им яиц.

В письмах с фронта два раза отец упоминает, что читает стихи В. Маяковского и готовит о нем доклад. Когда я по школьной программе стал «проходить» Маяковского, он прочитал мне (не наизусть) с удовольствием несколько его стихотворений. Так что вскоре Маяковский стал и одним из моих любимых поэтов. Вообще не помню, чтоб отец при его огромной эрудиции читал стихи наизусть. Тем неожиданнее было для меня, когда во время прогулки он по какому-то поводу продекламировал из «Капитанов» Н. Гумилева:

«…Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так, что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет».

Сохранилось письмо друга отца доктора медицинских наук, филолога и переводчика Леонида Самсоновича Салямона.

«Дорогой Ильчик!

Стихотворение Ахматовой, о котором мы с тобой вспоминали, входит в цикл «Тайны ремесла». Оно — второе в этом цикле и не имеет заглавия:

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

Повод для письма пустяшный, но я рад ему! Рад послать привет человеку, который не только проявил бескорыстную душевную отзывчивость, но и нашел непростую для себя возможность реально пособить мне в трудное время. Это не забывается!

«О жизни и делах не пишу», — и о твоих тоже не спрашиваю. В двух словах не рассказать, а формально — вежливые отписки нам с тобой не нужны.

Не надо объяснять, что это письмо не требует ответа, и что, как и прежде, всегда рад общению с тобой и эпистолярному, и личному.

Всегда с теплой симпатией
Лёня».

***

Как-то в разговоре об А. Чехове отец сказал, что считает его циником. Тогда, помню, я удивился такой оценке. Но теперь, читая Чехова и вспоминая слова отца, понимаю, что он имел в виду. Отец замечательно читал рассказы И. Бабеля, М. Зощенко, стихи В. Маяковского.

Отец любил и хорошо знал классическое искусство, живопись, скульптуру, музыку, театр.  Он с бабушкой, а позже, с Клавдией Федоровной, часто бывал в филармонии. Когда в 50-е годы в СССР начали приезжать на гастроли иностранные театральные труппы из Франции, ГДР, Англии, отец не пропускал их представления. Любил цирк. Старался побывать на всех примьерах в театре им. М. Горького и театре Комедии. Я с отцом был на спектаклях московского театра Сатиры «Дамоклов меч», «Клоп», «Баня», «Золотой теленок». Десятки театральных программок за многие годы хранились в специальном портфеле. Помню, что был с отцом на большой выставке картин художника Г. Нисского, которые нам очень понравились. Восхищался портретами известного ленинградского театрального художника и режиссера Н. Акимова, его выразительными театральными афишами. Видимо, афиша к спектаклю «Ревизор» его особенно поразила. Придя домой, он сделал мне ее эскиз и пояснил, что буква «Р» нарисована в виде полосатого верстового столба, с верхушки которого петля стягивает двуглавого орла. В живописи его больше привлекали импрессионисты и постимпрессионисты. В квартире на Муринском в коридоре висели окантованные репродукции картин Ван Гога и Гогена, а в книжном шкафу — Шагала.

Когда в 60-е годы стали известны песни В. Высоцкого, А. Галича, Б. Окуджавы, отец с Клавдией Федоровной, видимо, наслушавшись их в исполнении своих молодых сотрудников, часто вспоминали отдельные строчки. Магнитофона, к слову сказать, у нас тогда не было. Первый черно-белый телевизор «Знамя» появился в доме в 1958 году, лет через 10 его сменил тоже черно-белый телевизор «Ладога». Себе отец цветной телевизор не купил, а летом 1980 года перед московской Олимпиадой подарил нам цветной телевизор «Радуга». Стоил он тогда больше его месячного оклада профессора. Должен признаться, что деньги на телевизор отец нам дарил дважды, первый раз — год назад, но, пока ловили, где «выбросят» такие телевизоры, мы эти деньги потратили. Для молодых читателей поясню, что в советское время многих высококачественных товаров остро не хватало, спрос значительно превышал предложение. Поэтому за такими товарами (одежда, обувь, холодильники, обои и т.п., как говорилось в одной миниатюре, исполняемой всеми любимым А. Райкиным, «дефицит») приходилось не один месяц ходить по магазинам, искать знакомства и т.д.

***

Отец был жизнелюбивым, любознательным, увлекающимся человеком. Будучи серьезным ученым, он все же не исключал возможность, что в таких сомнительных «науках», как телепатия и телекинез есть что-то рациональное. Помню, однажды, после совместного просмотра телевизионной передачи о телепатке Розе Кулешовой он решил проверить свою способность «видеть пальцами». Мы достали шахматную доску, отец завязал себе глаза и пытался угадать кончиками пальцев, какого цвета поле. К сожалению, у него таких способностей не оказалось.

Летом 1957 года отец с Клавдией Федоровной был в командировке в Пятигорске, куда поехали отдыхать и мы с бабушкой, и семья Рождественских. На несколько дней с гастролями туда приехал Вольф Мессинг. Мы пошли на его представление. На всех его «психологические опыты» произвели сильное впечатление. Когда в начале представления актер предложил желающим написать для него задания, отец это сделал, и ведущий среди нескольких других, выбрал и его записку. Точно задание отца я не помню, т.к. все задания были примерно одного плана. Когда ведущий называл автора записки, он выходил на сцену, Мессинг крепко брал его за руку выше кисти и командовал: «Думайте, думайте!» Уловив какие-то знаки, Мессинг, не отпуская руки автора задания, бросался к рядам зрителей, бежал по проходу, пытаясь угадать ряд, в котором сидит задуманный человек. Потом шел вдоль ряда, угадывал этого человека и пытался понять, что надо делать дальше. Если он не получал нужных сигналов, он снова кричал: «Думайте, вы плохо думаете, не отвлекайтесь!». Отец рассказал, что несколько раз Мессинг просто умоляюще смотрел на него и просил помочь, подсказать. В конце концов, он продолжал выполнять задание, находил, например, в кармане или сумке этого человека задуманную вещь. В одном случае это была книга, которую следовало открыть на определенной странице и прочитать несколько фраз. В другом случае требовалось достать спичечный коробок, вернуться на сцену и на столике сложить из спичек «Миру — мир». Отец объяснял трюки Мессинга его необычной способностью улавливать неосознанные движения тела автора записки, его рук и глаз, когда тот сосредоточен на задуманном задании. Мне кажется, что фокусы Мессинга можно объяснить проще: записки с заданиями, которые придумывали зрители, предварительно сдавались ведущему, якобы для отбора наиболее интересных и зрелищных.  Когда ведущий вызывал из зала автора очередного отобранного задания, он говорил какие-то обычные слова, в которых на самом деле содержалась подсказка для артиста.

В недавно прочитанной мной автобиографии известного американского физика Роберта Фейнмана «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман» («АСТ», М., 2019 г., стр. 114) автор приводит рассказ своего отца о выступлении мага, демонстрировавшего в начале 20-го века подобное чтение мыслей. Так получилось, что родители отца наняли этого мага ему в учителя.

И «тот объяснил, что, когда идешь с людьми, держа их — без особого нажима — за руки, нужно немного покачиваться на ходу. Ты доходишь до перекрестка, с которого можно пойти прямо, направо или налево. Делаешь легкое движение влево — если оно неверно, ты ощущаешь некоторое сопротивление со стороны людей, чьи руки держишь, — они-то думают, что ты, действительно, способен читать их мысли, и не ждут, что ты пойдешь в ту сторону. А если ты качнулся в правильном направлении, сопротивления не будет. Так что покачивайся немного, проверяя, какой путь представляется им верным».

А по поводу другого подобного мага, угадывавшего с завязанными глазами, например, цвет предмета, который показывал публике его помощник, отец объяснил Роберту, что здесь подсказкой являются условные словосочетания.

Видимо успех выступлений Вольфа Мессинга объясняется умелым использований этих двух приемов.

Однажды мы с отцом тоже решили показать гостям несложный фокус. На стол выкладываются десятка полтора спичек, и ведущий (отец) объявляет, что медиум (я) выйдет из комнаты, а вернувшись, угадает, к какой спичке прикоснулся кто-то из зрителей. Первый раз все прошло удачно, зрители были потрясены и попросили повторить фокус. Мы с отцом поддались на уговоры, повторили фокус еще один или два раза, после чего зрители заподозрили, что отец как-то мне подсказывает и потребовали, чтобы он тоже не видел, к какой спичке они прикоснулись.  Пришлось нам принять их условие, я попытался без подсказки, конечно, наугад указать выбранную спичку. Оказалось, к общему удивлению, что я указал на спичку, лежавшую рядом с задуманной.

***

Дома прекрасно готовила бабушка, а потом и Клавдия Федоровна. Её «коронными» блюдами были очень вкусные картофельные оладьи («драники») и ватрушка со свежей черникой, политой сметаной. Клавдия Федоровна со всеми домашними делами управлялась быстро и ловко. Еда была хоть и обычная, но очень вкусная. Отец к кулинарии потянулся только в последние годы. Ему нравилось готовить утку, салаты, бутерброды. Это он делал, конечно, нечасто, но всегда с фантазией. Применял неожиданные компоненты и сочетания продуктов, часто добавлял свежие и консервированные фрукты. Очень любил мороженое. В доме на Шверника находилось кафе-мороженое, куда мы нередко ходили с приличного размера кастрюлей, покупали на десерт не меньше килограмма разного мороженого и десяток порций сиропа.  Несколько раз отец вручную, миксера у нас не было, венчиком сбивал в большой фаянсовой супнице мусс. В 50-е годы он с коллегами был в Москве на научной конференции, а вечером они решили пойти в недавно открывшийся ресторан «Пекин». Заказали по одной порции всех необычных блюд. Доедал все эти «суп из ласточкиных гнезд», «суп из плавников акулы», «суп из черепахи», «салат из проростков бамбука», блюда из трепангов, осьминогов и т. п. он один и весело потом об этом рассказывал. Остальные, чтобы не остаться голодными, ели «утку по-пекински».

Кстати, в нашем доме, где все старшие пережили блокадный голод, никогда не выбрасывались продукты, и никогда ничего не оставалось в тарелках. А бабушка не раз вспоминала, как в Тихвине во время эвакуации Наум Самойлович пошел на пункт питания получать на всех кашу, на обратном пути упал и уронил котелок с едой.

***

Отец очень любил домашние праздники, Новый год и дни рождения. Новый год встречали только дома. Елка все годы, пока мы жили на Басковом, там были высокие потолки, покупалась настоящая. За елкой в те годы приходилось «побегать». Обычно мы шли на Мальцевский рынок и ждали, когда придет машина с елками. Нередко на морозе приходилось стоять несколько часов. Наконец, мы становились обладателями этого «сокровища». Иногда приходилось покупать две елки и связывать их, чтобы создалось впечатление «пушистой лесной красавицы». Принесенную домой елку устанавливали в крестовину или ведро с песком, и отец сам ее наряжал. В ход шли и покупные и самодельные игрушки.  В послевоенные годы в ЦНИРРИ в здании клиники устраивали елки для детей сотрудников. Часть елочных игрушек изготавливалась в институтской стеклодувной мастерской. Они раскрашивались или покрывались изнутри амальгамой. Несколько таких игрушек в виде мухоморов, шаров и чертиков было у нас дома.

Когда ко мне, школьнику, на день рождения приходили одноклассники, отец не упускал из внимания наши игры и, когда замечал, что мы не знаем, чем заняться, включался, придумывал развлечения.

На домашние праздники иногда приходило довольно много гостей, особенно на юбилеи. Тогда раздвигался большой стол, доставался праздничный сервиз, красивая скатерть, в люстре загорались дополнительные лампочки. Провожая гостей, отец не только подавал дамам пальто, но и целовал на прощанье руки. Но впоследствии, возможно, это связано с переездом на Муринский в 1968 году, этот обычай забылся. С нами, близкими родственниками, при встрече и прощании отец всегда целовался.

Отец старался придумать к празднику что-то необычное, приготовить каждому забавный подарок, положить рядом с тарелкой написанный на карточке небольшой стишок. Сохранилось, к сожалению, очень немного. Помню, что для Н.Г. Рождественского, недавно получившего звание заслуженного артиста РСФСР, было написано:

Сиди, спокойно ужинай
Наш дорогой заслуженный.

Николай Григорьевич долго мечтал приобрести дачу (вскоре он купил ее на пару с семьей народного артиста СССР К. Ю. Лаврова). Поэтому ему в качестве подарка положили елочную игрушку-домик.

В бумагах отца я нашел несколько стихов, связанных с 90-летием Софьи Алексеевны.

Почему наш славный город
Нынче всей стране так дорог?
Почему для всех людей
Наша цель еще видней?
Почему заводы, шахты,
Всё забыв, стоят на вахте?
Почему со всех сторон
Раздается шум и звон?
Почему все в Ленинграде
В этот день как на параде?
Брось вопросы, всем налей —
Мамин нынче юбилей!

С. Александрову (себе):

Хоть он совсем не киприот,
Не житель Лимасольный,
Он рад гостям без «до… и от…»,
Хозяин хлебосольный.

Д. и Т. Альшиц:

Вновь Аль-
шица с Тамарой
Влечет наш фестиваль.
Но сядут они парой,
И это очень жаль.

С. Александровой (своей маме):

Какая была бы драма,
Если бы Софья не стала мама!
А теперь предвижу я драму другую —
Нянчить ей Юлину дочку лихую.

(АА: Юля — наша дочка, правнучка Софьи Алексеевны)

Т. Александровой (своей невестке, моей жене):

Для человеческой расы
Таков закон сохранения массы:
Что от Тани убавится,
То к семейству прибавится.

Сохранились и такие короткие стихи или, возможно, тексты лозунгов и плакатов:

Приходи, садись и пей,
Не вино, а вирши лей!

Вырезай, рисуй и клей,
Наш сегодня юбилей.

Причешись и рожу брей,
Сочиняй и не робей,
Сокол ты — не воробей,
Хочешь — пой,
Хочешь — пей!
Наш сегодня юбилей.

Шел войною Вирвелей,
А попал на юбилей.

Даже страшный Бармалей
К нам пришел на юбилей.

Ты стихами души грей,
Раз сегодня юбилей.

К своему 60-летию Самуил Наумович сделал для лаборатории шуточную фотогазету, прототипом которой взял милицейский стенд «Они мешают нам жить» или на западный лад «Разыскивается полицией». Листовка:

Крупномасштабный аферист, которому, пользуясь наивной доверчивостью официальных лиц, занимающих высокое положение, на протяжении многих лет с помощью специально изготовленных документов удавалось получать крупные суммы государственных денег. Только за последние полтора десятилетия получил огромные суммы денег по договорам с ИМБП, по соглашению ГУАБРЗИ ГДР. Интерпол выясняет последствия его двухнедельного пребывания в Польше. Оставил следы в Польше, Чехословакии, ГДР, Турции, Греции, Италии, и ряде стран Африки. Пишет с ошибками по-английски, по-французски, по-немецки и по-русски. Осторожно! Преступник вооружен четырьмя дипломами и многочисленными бюллетенями, которыми стреляет без промаха. Особые приметы: краснобай! Очень опасен!

В стенгазете больше десяти фотографий, снабженных подписями в этом же стиле. Привожу текст подписей:

Как обманчива внешность в этом нежном возрасте! Из этого мальчика мог бы получиться полезный член общества: многостаночник, маляр, на худой конец — художник, ученый.

Общая договоренность достигнута −  осталось уточнить детали дела. Но к этому случаю не относится народная пословица: сделал дело — гуляй смело. Гулять им не придется.

Работаю вместе с одним заезжим иностранным жуликом (АА: на фотографии итальянский эмбриолог Петруччи, лекцию которого С.Н. Александров переводил).

Были когда-то и мы рысаками.

Реактор пошел в разгон.

Владеет пером как отмычкой.

Кончил дело — уходи.

Уходят, пока не поздно.

Наука знает много ГИТИК.

Работа за рубежом.

Боялся фотодокументации (Самуил Наумович в середине верхнего ряда).

Иллюзионистом работал. Толчет воду в ступе и получает, таким образом, деньги, и большие!

Перед последним словом слушает обвинительную речь прокурора.

Последнее слово.

Сохранились два стихотворения, которые написала юбиляру его давний близкий друг доктор биологических наук Людмила Алексеевна Кащенко, которая до войны руководила биологическим кружком ЛГУ, куда отец ходил еще школьником:

Самуилу

Тебя я знаю много лет,
Когда ты юным дарованьем
Пришел в наш Университет
За сбором самых мудрых знаний.

Введенский с Ухтомским тебя
Ввели в проблему «Доминанты»,
И этому ты подчинил
Всего себя, свои таланты.

Насонов пестовал тебя
(на биофаке это — сила!),
И биологию в тебя
Вливал ушатами Немилов.

Что в «Alma Mater’и» познал,
И что затем в себя впитал –
Ты выдал щедро в Институт,
Живи и здравствуй долго тут!

***

Ты полиглот и нумизмат,
Ученый, мудрый сын Софии,
Тебя балуют все почти
Земные добрые стихии:

Прекрасный сын, отец, муж, дед
(Бориса, Юленьки и Яши).
Чтоб перечислить все в тебе,
Не хватит лепестков ромашки.

Твоей проблеме «Отдаленных»
Желаю счастливо цвести.
Тебе же, дай Бог, до столетья
И даже более расти!

Целую, Люда.

***

Отец не был «записным» рассказчиком анекдотов, хотя, если слышал хороший анекдот, то при случае замечательно его пересказывал. Но он имел запас так называемых «грузинских тостов», которые всегда пользовались за столом успехом. Я вспомнил только три.

Первый. Встретились два вора, молодой и старый. И заспорили, чье мастерство выше. Спорили-спорили, потом решили проверить. Молодой вор говорит: «Сейчас я залезу на это дерево, там наверху, есть гнездо, где на яичках сидит маленькая птичка. Я могу достать яичко так, что птичка даже «пик-пик» не сделает. Полез он на дерево, добрался до гнезда, потянулся к нему, птичка испугалась, чирикнула «пик-пик» и слетела с гнезда. Пристыженный он спустился вниз. Старый вор говорит: «Смотри и учись!» Он снял с себя бурку, кинжал, шапку, сапоги и полез на дерево. Тихонько-тихонько подобрался к гнезду, сунул в гнездо руку, вытащил яичко. Птичка даже «пик-пик» не сделала. Спустился вниз и видит — бурки нет, кинжала нет, шапки нет, сапог нет…  Так выпьем за нашу талантливую молодежь!

Второй. Тиран и деспот «Железный хромец» Тамерлан, который был не только хромой на одну ногу, но и кривой на один глаз, позвал придворных художников, чтобы нарисовали его в полный рост. Первый художник-реалист, нарисовал, что видел, хромого и одноглазого правителя. Тимур приказал отрубить ему голову. Второй художник-академист, нарисовал Тимура молодым, красивым и здоровым. Тимур велел и ему отрубить голову. Третий художник нарисовал Тимура, сидящим на коне, его покалеченная нога вставлена в стремя. И приготовившись стрелять из лука, он прищурил кривой глаз. Тимур остался очень доволен и распорядился щедро наградить художника. Так выпьем за социалистический реализм!

Третий. Когда рождается мальчик, с неба спускается ангел и целует его. Если ангел поцелует младенца в лоб, он вырастет великим поэтом. Если ангел поцелует младенца в глаз, он вырастет великим художником. Если ангел поцелует младенца в ухо, он вырастет великим музыкантом. Так выпьем за нашего дорогого председателя колхоза, которого ангел поцеловал неизвестно куда!

***

В жизни у отца были разнообразные спортивные увлечения. В довоенные годы он немного занимался гимнастикой, волейболом, настольным теннисом, тогда говорили пинг-понгом, катался на коньках и лыжах, ходил на яхте, увлекался охотой. Он очень хорошо плавал кролем. Есть фотография, где отец со своей мамой сфотографирован в Баксанском ущелье, отец с небольшим рюкзаком и в войлочной шляпе, бабушка — в панаме.   Хорошо играл в шашки, знал известного шашиста Василия Александровича Сокова, показывал придуманную им комбинацию. По шахматам до войны отец получил, как тогда называлось, «первую категорию», говорил, что летом на даче учился у известного тренера Якова Герасимовича Рохлина. Много лет на первенстве Петроградского района по шахматам выступал за сборную ЦНИРРИ на первой доске.

В 1940 году у отца появился щенок сеттера лаверака по кличке Ральф. В доме был кот Васька, с которым щенок сразу подружился. Бабушка вспоминала, как эти домашние любимцы вместе проказничали: Васька, когда никто не видел, вскакивал на стол и сбрасывал на пол что-то вкусное, а потом они с Ральфом это съедали. Однажды во время прогулки щенок выбежал на проезжую часть, и его сбила машина. У него оказалась сломана нога. Щенка показали известному хирургу-ортопеду Генриху Ивановичу Турнеру, жившему в соседнем доме на ул. Маяковского 15/19, который сказал, что «у щенка само заживет». В результате щенок все свою недолгую жизнь прыгал на трех лапах. Вскоре после начала войны его пришлось усыпить. А Ваську, как вспоминала бабушка, съел дворник, который, несмотря на это, умер в доме от голода первым.

Отец в свободное время любил смотреть футбол по телевизору, «болел» за «Зенит». Он хорошо знал игроков и современных, и довоенных. Один раз в начале 50-х годов (еще дотелевизионная эпоха, время радиорепортажей Вадима Синявского), осенью, отец взял меня с собой на футбол, на стадион имени С. М. Кирова. Играл, мне кажется, «Адмиралтеец» с какой-то московской командой. В перерыве, когда отец увидел, что я замерз, он предложил мне вместе с сидевшим рядом мальчиком-ровесником побегать у кромки поля. Только мы начали бегать, как к нам бросился издалека конный милиционер на гнедом коне. То ли он мгновенно оказался рядом, то ли мы растерялись, но мы никуда не убежали. Он спешился и спросил, где наши родители. Мы вместе поднялись к нашим отцам. Милиционер потребовал у них документы. Мой — отдал паспорт, а другой папа сказал, что документов с собой нет. Моему отцу милиционер сказал, чтобы забрал свой паспорт в пикете милиции. Можно только вообразить, что передумал отец за время второго тайма (и сейчас быть вызванным в милицию не очень приятно, а в то время это могло грозить очень серьезными неприятностями). Но, когда мы пришли за паспортом, капитан вернул без разговоров документ и даже извинился.

В 60-е годы несколько лет на зиму снималась комната в Комарово. Там мы с отцом и Клавдией Федоровной часто катались на лыжах. Как-то раз также втроем мы поехали в ЦПКиО покататься на коньках. Я катался на своих коньках, а отец с Клавдией Федоровной взяли коньки в прокате.  Отец, хоть не катался лет 20, тут же принял позу опытного конькобежца и показал, как во времена его юности катались пижоны.  По его словам, они держали в руках чехлы от коньков, а, когда кого-то обгоняли, то шлепали чехлами по спине или ниже. Оказалось, что он катается очень неплохо.

Иногда отец мог провести несколько часов за картами. С бабушкой и ее подругами, Марией Луарсабовной и Ириной Александровной, играли «по копеечке» в «кун-кен» (коробок спичек стоил 10 копеек). В отпуске, если собиралась компания, успешно играл в преферанс. На выигрыш победитель покупал шампанское, которое всей компанией и выпивалось. С азартом вместе с Клавдией Федоровной, со мной и кем-нибудь из моих товарищей тоже в отпуске играли двое на двое в «подкидного дурака».

Было еще одно довольно кратковременное увлечение, о котором хочу упомянуть. Относится оно к середине 60-х. Клавдия Федоровна мечтала стать автолюбителем. Она несколько месяцев после работы посещала занятия в автошколе и получила права. Отец садиться за руль не собирался. Автомобиль «Москвич» приобрели у Михаила Владимировича Волькенштейна, который купил «Волгу» и уже жил в Москве. С гаражом проблема решилась просто, т.к. отец много лет арендовал для Михаила Владимировича гараж в нашем дворе. Это было прекрасное теплое просторное помещение, при постройке дома там, видимо, планировалось держать кареты. Ворота в гараж находились напротив моего окна, и я однажды видел, как Клавдия Федоровна пыталась задним ходом въехать в гараж, а отец стоял перед машиной и энергичными жестами показывал ей, в каком положении находятся колеса. Я ни разу с ними не ездил, а с бабушкой они однажды куда-то отправились. Потом при поездке на работу в Песочное случилась небольшая авария, после которой, как мне рассказал мой друг Валерий Палатов, работавший тогда в лаборатории отца, Клавдию Федоровну стали называть «Автоклава», а машину — «Сэмосвал». Из последнего можно заключить, что молодежь в лаборатории звала между собой своего руководителя Сэмом.

***

Почти все летние отпуска отца до моей женитьбы в 1968 году мы проводили вместе. Всегда, конечно, с нами была Клавдия Федоровна, часто была и бабушка. Больше всего в то время отец любил во время отпуска собирать грибы, сидеть на озере с удочкой или проводить время на «диком» пляже у моря, читать.

Первый отдых, который я помню, был с папой, мамой и бабушкой в деревне Лампово Гатчинского района Ленинградской области в 1947 году.

Как я понимаю, это место было выбрано потому, что еще мой дед Наум Самойлович до войны был знаком с Кациными, жителями этой деревни.  Дед лечил тётю Маню и ее мужа Ивана Тимофеевича.  Иван Тимофеевич работал на стеклодувном заводе, дома есть изготовленный им графинчик с петухом и дарственной надписью «На память доктору Александрову Н.С. от Кациной М.Н. 15.10.38». Помню, бабушка рассказывала, что их сын Григорий во время оккупации в чем-то провинился перед властями (то ли оказался в плену, то ли кто-то донес, что он сотрудничал с немцами) и был в лагере, работал на шахте. Уже перед освобождением погиб во время спасательных работ.

О самом отдыхе помню очень немного. Отдыхали в Лампово кроме нашей семьи еще друзья с довоенных времен, врач Давид Гольдберг и Авербахи, Александр Леонович, его жена Ксения Владимировна Куракина и их сын Илья, Илья Александрович Авербах, ставший в 60-е годы известным кинорежиссером.

У Ксении Владимировны был еще старший сын Николай Михайлович Куракин, сводный брат Ильи, режиссер Большого театра кукол. Ксения Владимировна в молодости работала актрисой, потом преподавала сценическую речь и учение К. Станиславского. Всегда с прямой «балетной» спиной, с энергичным рукопожатием, низким голосом и четкой дикцией.  Как-то, когда я пожал ее протянутую руку, она сделала мне внушение, что мое рукопожатие недостаточно крепкое. С Александром Леоновичем, возможно, отец встречался и во время войны. Во всяком случае, в письме с фронта 11.9.1944 отец пишет домашним: «Предполагаю, что здесь должен быть Александр Леонович Авербах, если он только не перешел в другое учреждение, так как учреждение, которое они обслуживают, находится здесь».

Недалеко, километра три от дома, находилось Орлинское озеро, на которое иногда ходили купаться. Для меня пройти весь путь было тяжеловато, поэтому я сначала сам шел какой-то кусок, а потом меня кто-нибудь из мужчин нес на плечах. По дороге устраивали «сюрприз»: кто-то из взрослых уходил вперед и на придорожную елку вешал конфеты, которые я находил.

И Д. Гольдберг, и Авербахи бывали у нас в гостях в Ленинграде. Илья мне подарил замечательную книгу с точным названием «Военная книга», изданную в 1940 году. В этой книге содержалось все, что интересует десятилетнего мальчика: сражения далекого прошлого и недавних войн, старинное и современное вооружение и форма, различные шифры, азбука Морзе и значки на военных схемах и т.п.

Однажды, внушая мне правила поведения на воде, отец рассказал, что спас Илью, чуть не захлебнувшегося в неглубокой части Финского залива.

Когда Илья оканчивал школу, встал вопрос о выборе будущей профессии. Несмотря на его тягу к искусству, его родители решили, что лучше предпочесть медицину. И я помню, что Илья приходил к отцу об этом советоваться. Но Илья, хоть и закончил мединститут, вскоре стал кинорежиссером, снявшим несколько прекрасных фильмов.  Когда он работал над фильмом «Монолог» о судьбе крупного ученого, он также о чем-то советовался с отцом. Илья Авербах, как мне кажется, останется навсегда в истории отечественного кино как автор фильмов, где главные герои — истинные интеллигенты, гордящиеся своей миссией. Хочу отметить и «Ленинград Авербаха» — ленинградские уголки в фильме «Монолог» и документальный фильм «На берегах пленительных Невы», последний фильм режиссера.

Особенно часто приходила к нам Ксения Владимировна. На титульном листе своей книги «Основы техники речи в трудах К.С. Станиславского» она написала: «Дорогому Ильчику Александрову с уважением и благодарностью за терпеливые консультации на добрую о себе память.»

Бывая у нас в гостях, она всегда подробно рассказывала о делах Ильи и его планах. В основном, она дружила с бабушкой, подарила ей две свои фотографии. На одной, подаренной в день бабушкиного 60-летия, написано: «Как хорошо, что Вы живете на земле!! Дорогому нашему другу Софье Алексеевне с благодарностью и любовью. 23.3.50. Кс. Куракина». А в свой юбилей Ксения Владимировна написала

23.3.73.
В день своего семидесятилетия
Поздравляю Вас с
Днем Вашего рождения.
Обе мы мартовские!
Давайте держаться.
Ваша Ксюша Куракина
Из семейства Авербахов.

Ксении Владимировне было суждено пережить не только своего мужа, но и любимого сына. Когда я пришел к ней в гости уже после смерти Ильи, она мне подарила книгу о нем и написала: «Алёше Александрову, как самому близкому другу из семьи Александровых, всю жизнь связанных с Илюшей. 23.10.87».

***

С 1949 года я, как уже упоминал, жил с мамой и младшим братом. Но иногда подолгу жил у отца с бабушкой. В 1951 году, из-за обнаруженного у меня туберкулеза, вместо того, чтобы пойти в первый класс, я с отцом и бабушкой в сентябре поехал в Молдавию. Жили мы в простой хате в большом селе Яругве на берегу Днестра. Посуды нам хозяева не выделили, поэтому в первое воскресенье поехали на ярмарку и накупили глиняных чашек, тарелок и горшков на все случаи. Помню сад с большими деревьями грецких орехов, стерлядь прямо из реки, дыни «колхозницы», виноград. Большие частные виноградники окружали село. Мы ходили по ним в сопровождении хозяев и отбирали понравившиеся грозди. Свою собаку, большую дворнягу, хозяева не кормили, говорили, что она тоже питается виноградом. Помню, что отец веселил меня забавными песенками, кусочки из которых помню до сих пор. При этом он еще имитировал звучание гавайской гитары.

Первая такая:

Папа рыжий, мама рыжий,
Рыжий я и сам!
Вся семья моя покрыта
Рыжим волосам!…

Вторая такая:

На острове Таити
Жил негр Тити-Мити,
Жил негр Тити-Мити,
И попугай Пихто.
Вставал он утром рано,
Съедал он три банана…

Когда у нас однажды собрались друзья отца, они весело пели «Там, где Крюков канал и Фонтанка-река», «Крамбамбули» и другие старые студенческие песни.

Чтобы я не потерял год, бабушка занималась со мной по программе первого класса, что позволило мне после проверки знаний поступить во второй класс. Следующие три года я прожил с мамой и младшим братом, поэтому не помню точно, как отец проводил отпуск. Один, а, может быть, и два раза они с бабушкой плавали на пароходе по Волге до Астрахани. Один из отпусков отец провел с Клавдией Федоровной, путешествуя по Грузии. Он фотографировал древние церкви, интерьеры, иконы. Какие-то предметы для фотографирования по его просьбе выносились из помещения, какие-то с помощью магниевой вспышки фотографировались внутри храма. Фотографии, к сожалению, не сохранились, но я помню, как мы их печатали в выходной день в фотокомнате институтской лаборатории. Попутно отец учил меня готовить фоторастворы и печатать фотографии.

Кстати, в отцовской лаборатории на ул. Рентгена я был не один раз. И отец, и Клавдия Федоровна показывали мне приборы, клетки с животными, знакомили с сотрудниками.  Никогда не забуду специфический запах вивария, который я ощущал, как только открывал входную дверь этого здания. Как-то в выходной день отец со своим сотрудником усыпили эфиром белую мышь и вскрыли ее, чтобы показать мне ее внутренние органы. Сначала они мне сказали, что мышь больна, но после демонстрации признались, что взяли здоровое животное. Мышку мне было жалко.

***

В 1954 году мы, отец, бабушка, я и мой младший брат Юра (он родился в июле 1949 года) поехали в Пушкинские Горы. Но уже в поезде кто-то посоветовал выйти на полустанке Пасмальвес, расхвалив это литовское местечко. Мы вышли. Пока стоял поезд, отец договорился с одним из местных, пришедших к поезду продавать еду. Нас с Юрой усадили на телегу, погрузили вещи, и скоро мы оказались на хуторе, стоящем на горушке и состоящем из двух небольших дворов. Здесь с семьями жили два брата. У каждого из них имелся небольшой дом и огород. У брата хозяина были корова и свинья, которые постоянно жили в хлеву. Отец однажды уговорил хозяина выпустить кабанчика побегать во дворе на травке. Тот, впервые в жизни увидев белый свет, пришел в неописуемый восторг и стал носиться по двору. С трудом общими усилиями его водворили на привычное место.

Под горой виднелось озеро, недалеко — лес. Как только мы разместились, сразу пошли в лес. И прямо на опушке начали собирать белые грибы, которых оказалось изобилие. Когда мы показали наши находки хозяевам, они сказали, что у них такие грибы зовут «коровьи» из-за их большого размера, а сами они собирают только маленькие. Вскоре мы и сами стали так поступать. Кроме грибов, в лесу оказалось полно черники. Не сходя с места, мы набирали по большой кружке. В озере водилось много рыбы, но мы с отцом на удочку ловили с помощью хозяйского челна только мелочь. А сам хозяин мережами добывал линей и карасей, которых потом очень вкусно готовили в русской печке. В этой же печке мы на прутиках сушили грибы. На соседнем хуторе покупали яблоки «белый налив» и мед. Я видел, как отец подолгу разговаривает с местными мужиками «за жизнь», но подробностями, к сожалению, не интересовался.

Конечно, быт был очень примитивным: вода — в озере, освещение — керосиновая лампа, «удобства» — во дворе, пол земляной с обилием блох. Спали на «перинах», набитых сеном. Но чудесная природа и безлюдье окупали эти неудобства. Произошло у нас и два небольших приключения. Один раз, когда брату хозяина корова рогом поранила живот, отцу пришлось оказывать первую медицинскую помощь. В другой раз, когда закончился керосин, хозяйская дочь раздобыла нам лошадь с телегой, и мы вдвоем поехали за 12 километров с большим бидоном в керосиновую лавку. Отец успешно управлялся с лошадью, все закончилось благополучно, хотя совсем рядом с домом, поднимаясь на наш косогор, мы чуть не перевернули телегу.   На обратном пути в Ленинград возвращались через Вильнюс, были на службе в костеле св. Анны, поднимались на башню Гедиминаса.

На следующий год мы снова поехали в это, полюбившееся нам место. На этот раз компания собралась большая. Вместе с отцом, бабушкой и мной поехала Клавдия Федоровна. С нами поехала Людмила Алексеевна Кащенко с дочками Таней и Мариной Тавровскими и Ирина Бычковская с мужем Олегом. Купили складную 2-местную байдарку, такая же байдарка была у Бычковских, а у Кащенко — надувная резиновая лодка. Мы жили у тех же хозяев, Кащенко — у соседей, а Бычковские — в палатке. Один раз на двух байдарках предприняли однодневный поход на большое Дрисвятское озеро. Там, пока Клавдия Федоровна с Ириной готовили еду из взятых с собой продуктов, мужчины, и я в том числе, закинули удочки. Довольно быстро отцу попался небольшой подлещик, что вызвало восторг рыболовов. До этого наши трофеи радовали только местных кошек. А когда Олегу попался полукилограммовый подлещик, волнение оказалось таким, что свернули удочки и бросились обрадовать женщин. В один из вечеров, собравшись у нас, взрослые стали сочинять капустник для лабораторного кукольного театра. И еще помню удачную ловлю раков на небольшой речке, в которой принимали участие все, и взрослые, и дети. Наловили целое ведро усачей.

***

В 1956 году мы с отцом и Клавдией Федоровной отдыхали под Ленинградом, недалеко от Луги, в деревне Мерево. Мы взяли с собой нашу байдарку, на которой рыбачили на озере. Отец, впрочем, больше времени проводил с Клавдией Федоровной в далеких походах за грибами в Жерибудский лес. Не меньше удовольствия, чем от самого сбора грибов, они получали при разборе своего урожая, вспоминая, как и где был найден каждый красавец-боровик или подосиновик.

Летом 1957 года отец с Клавдией Федоровной и с несколькими своими молодыми сотрудниками поехали в научную экспедицию на Северный Кавказ.

В экспедиции также участвовала доктор биологических наук генетик Раиса Львовна Берг. С ними поехали и мы с бабушкой, а также Ирина Александровна Челищева с Марией Луарсабовной. Меня несколько раз брали с собой на ловлю дрозофил, которые тучами роились на фруктовых отходах местного консервного завода, показали, как в бинокулярную лупу увидеть мутации глаз, крыльев, усиков. В свободное время побывали на концерте Игоря Ильинского, приехавшего на гастроли в Пятигорск. Запомнилось, как он читал отрывки из «Детства» Л. Толстого, басни С. Михалкова, рассказы М. Зощенко про Митьку и Лёльку. Фраза про «золотушного ребенка» часто появлялась после этого в домашних разговорах. Были на выступлении Вольфа Мессинга (об этом я подробно рассказал раньше), в домике М. Лермонтова, на месте его гибели, на месте «Провала». Однажды на электричке доехали до города Орджоникидзе, потом на такси поехали в селение Казбеги посмотреть на знаменитую вершину Кавказа. День оказался, как назло, пасмурный. Когда подъехали к подножью Казбека, увидели только, как его закрыли тучи. Началась гроза. Возвращались назад под ливнем по серпантину ущелья Терека в полной темноте, освещаемой только сверкавшими одновременно десятками ослепительных зигзагов молний.

В 1958 году мы с отцом и Клавдией Федоровной отдыхали в пригороде Сухуми Каштак. Сняли комнату, где жили родители, и веранду, где спал я. До моря с диким пляжем было метров двести. Основное время мы проводили на берегу, но первым делом, как это делали всегда, если предоставлялась возможность, поехали в город и записались в библиотеку. Также отец выяснил, где собираются шахматисты, и иногда играл несколько партий. Для поездки в город мы облачались в белые парусиновые брюки и белые туфли, которые тщательно начищали зубным порошком. У моря на юге я оказался впервые, поэтому мне была интересна южная природа, хотелось научиться плавать.  В те годы в Сухуми в НИИ экспериментальной патологии и терапии работали знакомые отца и Клавдии Федоровны Леонид Федорович Ларионов и его супруга Елена Андреевна.

Они были у нас в гостях, мы — у них. Они поводили нас по знаменитому обезьяньему питомнику. Побывали мы и в ботаническом саду. На несколько дней на теплоходе отправились в Батуми, где нас застал сильнейший ливень.

Нам так понравилось отдыхать в этом месте, что на следующий год мы снова поехали туда. На этот раз я поехал с Николаем Григорьевичем Рождественским на месяц раньше, а потом туда приехали отец с бабушкой и Клавдией Федоровной, а также супруга Николая Григорьевича Ирина Александровна со своей мамой Марией Луарсабовной.  Николай Григорьевич называл свою тещу Марабосик.  К прошлогодним развлечениям на этот раз добавился небольшой трехдневный автобусно-пешеходный поход в Сванетию, который мы совершили с отцом, Клавдией Федоровной и дочерью наших хозяев Аллой Григорьевной Васильченко. Первую автобусную часть пути с ними проехали Елена Андреевна и Леонид Федорович Семеновы.

Алла Григорьевна была очень спортивным человеком, занималась альпинизмом, прекрасно плавала, каталась на горных лыжах. Иногда она заказывала катер, с помощью которого вдоль нашего морского берега каталась на водных лыжах. Отец захотел также прокатиться по водной поверхности за катером, но, так как он не только на водных, но и на горных лыжах никогда не катался, посчитал, что сможет это сделать вообще без лыж, только за счет поверхности стоп. Конечно, у него ничего не получилось, все весело посмеялись над чудаком-профессором. Совсем недавно я в разговоре с сыном Борисом, который увлекается современными видами водного спорта, вспомнил об этом отцовском эксперименте. Через минуту Боря мне нашел видео, где в наше время подготовленные спортсмены скользят за катером на голых ступнях.  Да еще и совершают сложные пируэты.

В 1960 году мы отдыхали с отцом и Клавдией Федоровной в Крыму, в поселке Морское. На этот раз с нами были племянница Клавдии Федоровны Таня (Татьяна Моисеевна Кумлева, кандидат филологических наук) со своей подругой Машей и мой школьный друг Валерий (Валерий Анатольевич Палатов), впоследствии, после окончания физфака ЛГУ, проработавший несколько лет в лаборатории отца. От этого отпуска, моих последних школьных каникул, остался в памяти пеший поход по узкой горной тропинке, идущей на большой высоте по прибрежным скалам до Судака. Нашим проводником стал сын хозяйки, двенадцатилетний мальчик. Вечером вернулись домой на автобусе.  И в эту поездку на море я научился, наконец, плавать. Обучение произошло «классическим» способом: мы с более взрослым парнем поплыли кататься на большой автомобильной камере, которую он перевернул метрах в тридцати от берега. И мне пришлось по-собачьи самостоятельно добраться до берега.

Последний раз с отцом и Клавдией Федоровной я отдыхал в 1965 году в доме отдыха недалеко от Алма-Аты. Путевки нам достал аспирант отца Сергей Федотов. Это был единственный случай «цивилизованного» отдыха отца, который мы провели вместе.  Из необычного помню поход к поляне, на которой зимой появлялся знаменитый каток «Медео», а также рыбалку в рыбооткормочном хозяйстве, куда нас свозил отец Сергея. Ловили мы в небольшом пруду, в котором вода мгновенно вскипала от рыбы, когда ей бросали горсть корма. За полчаса мы наловили полведра небольших сазанов, толстолобиков и амуров.

***

Каким я помню отца? В сорокалетнем возрасте, это был моложавый мужчина среднего роста, спортивного телосложения, с черными волнистыми волосами, с небольшой лысинкой на макушке. Считал, что, если стричься «наголо», то облысение можно замедлить, поэтому в 50-е годы в отпуске стригся «под машинку». Обычно отец стригся довольно коротко, но иногда забывал сделать это вовремя. Тогда бабушка напоминала ему, говоря, что он похож на Н. Сличенко (известный руководитель цыганского театра). Небольшие светло-серые глаза за стеклами очков. Очень большой открытый лоб. Взгляд внимательный, доброжелательный. Мягкие теплые руки с коротко обкусанными ногтями. Отец постоянно в задумчивости грыз ногти и кожу на концах пальцев «до мяса» и объяснял эту привычку тем, что в молодости, работая с радиоактивными препаратами, получил ожоги из-за несоблюдения мер безопасности, и кожа на концах пальцев потеряла чувствительность.

У отца был, на мой взгляд, легкий характер. Я никогда не видел его мрачным, озлобленным. Он всегда, если был свободен, соглашался сходить в музей, на выставку, часто сам покупал билеты в театр, цирк.

Он, как и бабушка, довольно много курил. Как и многие курильщики, неоднократно пытался бросить, курил через мундштук, вкладывал в папиросную гильзу вату.  Как-то отец увидел, что наш сосед по коммунальной квартире с помощью нехитрых приспособлений сам набивает для себя папиросы. Отцу это показалось привлекательным, он тоже приобрел такие приспособления, папиросные гильзы, табак, и какое-то время курил свои изделия, экспериментируя с плотностью набивки и разными сортами табака. Довольно быстро он вернулся к фабричным изделиям. Другой наш сосед, тоже участник войны, на нашей общей кухне однажды закурил махорку. Отец попросил у него щепотку зелья, ловко из газеты скрутил «козью ножку» и с наслаждением принялся дымить, сказав, что сразу вспомнил, как это делал в военные годы.  Он умел получать удовольствие даже от таких мелочей!

С курением, уже моим, связан забавный «воспитательный» эпизод. Он относится к тому времени, когда я жил с мамой. Мой сосед-ровесник, нам было лет девять, стащил у своего отца несколько папирос, и мы решили покурить. Делали это в нашей комнате, пока родители работали, а младшие, мой брат Юра и сестра соседа Галя, находились в детском саду. Закурили, пробовали затягиваться. Но больше делали вид. Когда мама пришла с работы она «унюхала», что мы курили, да я и не отпирался. Она позвонила отцу, попросила прийти принять меры. Когда отец пришел, мы с ним сели на диван, он вынул папиросы, закурил и предложил мне. Я подобного не ожидал, мама, наверно, тоже. Когда я разок «курнул» не затягиваясь, отец сказал, что так не курят. И показал, как надо по-настоящему. Я затянулся во всю грудь, естественно, закашлялся, потекли слезы, папиросу я бросил. Когда я немного пришел в себя, отец красочно расписал, как купит мне небольшой портсигар, как я во время урока буду просить разрешения выйти покурить…   Я хохотал вовсю. Больше в жизни мне никогда не хотелось закурить.

На шестом десятке отец почувствовал неполадки с сердцем и в один день бросил курить.

Сотрудники отца говорили мне, что у него очень умелые руки, он легко делал на мышах сложные операции, при которых требовалась точность и ловкость.  Дома отец, насколько я помню, никогда ничего не мастерил и не ремонтировал, я не помню в его руках пилы, отвертки, молотка или другого инструмента. И все-таки он обладал одним умением, которое меня всегда восхищало: он идеально затачивал карандаши, у него на письменном столе в деревянной черной резной вазочке всегда стояло несколько остро отточенных простых и цветных карандашей. Делал он это так: держал левой рукой карандаш близко к затачиваемому концу, а лезвие безопасной бритвы держал в правой руке. При этом он большим пальцем левой руки давил на лезвие. Я много раз и тогда и потом пытался также заточить карандаш, но ничего подобного у меня не получалось. Секрет этого «фокуса» отец мне не раскрыл.

Замечу, что у нас не было принято допытываться, тем более, если речь шла о подобных мелочах. Также отец улыбнулся, но ничего не ответил, когда я заметил, что в последние годы он к нашему большому удивлению отрастил на мизинцах довольно длинные ногти.  И очень жаль, что ничего не рассказал, когда как-то Клавдия Федоровна нам при нем сказала: «А вы знаете, что Ильчик встречался с Майей Плисецкой?!»

Одевался отец обычно, достаточно консервативно. Забота о его гардеробе в основном лежала на Клавдии Федоровне.  На работу всегда надевал темный костюм с галстуком. В послевоенные годы отец носил шляпу, в 60-е — берет; зимой он носил серую каракулевую шапку с козырьком. В отпуске на стриженую голову он иногда надевал тюбетейку или сванскую шапочку. Помню коричневое отцовское драповое пальто, светлый китайский плащ «Дружба». В последние годы он зимой ходил в ГДР-овской куртке из искусственного меха. Дома отец в послевоенные годы ходил в пижаме. Помню серую пижамную куртку, украшенную витым шелковым шнуром. В 60-е годы ему подарили несколько серых и зеленых офицерских рубашек. Он их носил с пижамными или спортивными брюками.  Летом, если отдых проводили на природе, отец ходил в спортивном тренировочном костюме и кедах.

***

Отец был уравновешенным человеком, никогда, как и все в доме, не повышал голос. Но я оказался свидетелем нескольких полуанекдотичных эпизодов, когда он, что называется, «завелся». Первые два произошли на отдыхе в Сухуми.  Однажды, мы с отцом пошли в парикмахерскую. Отец сел в кресло бриться, и неожиданно к нему обратился человек, сидящий в соседнем кресле.  Он почему-то «прошелся» по поводу высокого лба отца, предположил, что отец хорошо играет в шахматы. Отец это подтвердил. На предложение соседа когда-нибудь сыграть отец ответил: «е2 — е4», т.е. предложил сыграть вслепую.  Собеседник такую игру не поддержал.

Второй случай произошел на рынке при покупке арбуза. Когда выбрали большой арбуз, и продавец на пробу вырезал кусок, отец попробовал и посчитал, что арбуз малосладкий. Продавец не согласился. Отец предложил спросить мнение окружающих. Мы с Клавдией Федоровной стояли в стороне и наблюдали этот довольно горячий спор. Желающих нашлось немало, мнения разошлись, но большинство высказалось за то, что арбуз хороший. Поэтому пришлось арбуз взять. Арбуз, действительно, оказался неплохой.

Третий случай произошел в Киеве, куда меня отец взял, когда поехал на научную конференцию. В день его доклада я находился в зале. Конечно, я ничего не понимал, скучал. После выступления отец вернулся на свое место рядом со мной и продолжал слушать выступающих. Через некоторое время он попросил слова. Выступил на этот раз совсем коротко и вернулся возбужденный. Я, конечно, опять ничего не понял, но запомнил одну фразу: «Возможно, фамилия докладчика не Мороз (ударение на второе «О»), а Мороз (ударение на первое «О»). Когда я попросил отца разъяснить мне смысл этой фразы, он сказал, что по-гречески слово «морос» (ударение на первое «О») означает «глупость», откуда и произошло выражение «сморозить», т.е. сказать глупость.

***

Отец был беспартийным, он даже не был ни пионером, ни комсомольцем. Но как-то сказал, что считает себя беспартийным коммунистом. От нескольких предложений вступить в КПСС отказывался. По убеждениям, мне кажется, отца можно считать шестидесятником, отдавал должное Н.С. Хрущеву за разоблачение культа личности Сталина, возвращение из лагерей политических заключенных, открытую внешнюю политику и т.п. Хотя бескультурье и хамство Хрущева, конечно, его коробило.  Отец, как и все шестидесятники, идеализировал В. И. Ленина, полушутя называл «Государство и революция» самой антисоветской книгой. Что надо, видимо, понимать так: если бы СССР развивался по Ленину, как ему виделось в этой работе, успехи нашей страны были бы больше, а горя — меньше. Отец был убежденным противником смертной казни, в основном из-за возможных судебных ошибок. Когда кто-либо из знакомых рассказывал об оставшихся на Западе известных артистах (М. Барышников, Н. Макарова, М. Шостакович, Р. Нуриев), то это всегда вызывало неодобрение не только члена партии Клавдии Федоровны, но и отца с бабушкой. Также осуждалась диссидентская деятельность Р. Берг в период ее работы в Новосибирске.

С Раисой Львовной Берг отец и Клавдия Федоровна были хорошо знакомы, у них даже была совместная работа, о чем сама Раиса Львовна рассказала в книге «Суховей. Воспоминания генетика».

«В 1957 году я получила приглашение от заведующего лабораторией канцерогенеза Рентгенологического института Самуила Наумовича Александрова принять участие в комплексной экспедиции, организуемой институтом. Цель экспедиции — изучить влияние повышенного фона радиации на живые организмы. Предстоит изучать частоту возникновения мутаций. Объектов много. В их числе дрозофила. Никто не знает, как к этому подступиться. Кто знал, забыл.

Одна из будущих участниц экспедиции — Клавдия Федоровна Галковская. Клавочка Галковская! Та самая, которая двадцать лет назад вместе с Александрийской и Бриссенден была послана Богом, чтобы украсить мне жизнь. Хохотушка, великая доброжелательница, преисполненная энергии, делающая все решительно с молниеносной быстротой. Мы встретились, она смеялась — покатилась, покатилась серебряная колясочка, так это звучало тогда, так это звучало и теперь. Но как измерять частоту возникновения мутаций она забыла. Так вот, не соглашусь ли я принять участие в экспедиции. Работать предстоит в Пятигорске и Иноземцеве.

Институт денег на меня не отпускает. Дорогу на Северный Кавказ и обратно они оплатят из своих средств. «А какой фон радиации?» Самуил Наумович назвал. «Дохлый номер. Мутабильность на таком фоне если и повышена, то столь ничтожно, что мы не обнаружим различий. Нечего зря государственные и свои деньги тратить». Он взмолился. «Тема уже включена в план. Поедем, и вы будете делать, что хотите, а мы будем вам помогать». Я, скрепя сердце, согласилась. Работать с Самуилом Наумовичем и Клавочкой и потом уже в Ленинграде с Наташей Прониной — одно удовольствие. Мы исследовали популяции Пятигорска и Иноземцева.

Первый год велась пристрелка. Надлежало изучить мутабильность мух в естественных местообитаниях и у их потомков, выращенных в лаборатории. Такой низкой мутабильности, какая обнаружилась в Пятигорске, и в особенности в Иноземцеве, я не встречала никогда. Исследование проведено. Подавай научную продукцию. Написали статью. Сопоставили мутабильность с моими прежними данными. Выдвинули несколько гипотез относительно низкой частоты возникновения мутаций на повышенном фоне радиации. Часть гипотез не связывала частоту с уровнем естественной радиации, часть — связывала.

Послали статью в «Доклады Академии наук». Шмальгаузен представил. Ответ пришел немедленно. Статья никуда не годится, написано на лабораторном жаргоне. Я написала главному редактору Докладов, прося избавить нас от безграмотных редакторов. Все заглохло. Но стоило Хрущеву начать испытания атомных бомб, и слово «мегатонны», которое раньше и слыхом не слыхали, говорило теперь о могуществе Страны Советов, как все преграды к печатанию нашей статьи отпали. Нас торопили. Мы оказались строптивыми авторами. Для нашего слуха слово «мегатонны» имело иное звучание, чем для Хрущева. Оно говорило об опасности, грозящей здоровью и жизни людей. Теперь описание низкой мутабильности на высоком фоне радиации приобрело политический оттенок, и, притом, оттенок этот оказался самого гнусного свойства. Я даже не помню, кто из нас, Александров или я, сказал эту фразу: «А подадут ли нам порядочные люди руку после опубликования этой статьи?» — настолько мы были единодушны. Мы забрали статью из редакции».

***

В 1970 году родилась наша дочка Юля. Я в день ее рождения оказался у родителей на Муринском. По телефону позвонила мама, которая тогда работала в роддоме им. Снегирева, и всех поздравила.  А в 1977 году тоже в «Снегиревке» родились наши сыновья двойняшки Яша и Боря. Об этом мне по телефону сообщила мамина подруга Вергилия Александровна Войцеховская, работавшая в этом роддоме.  Я тут же перезвонил отцу, он воскликнул: «Какая роскошь!». Отец, не говоря о регулярной существенной материальной помощи, из каждой заграничной командировки привозил своим внукам то одежду, то жевательную резинку, то переводные картинки. Помню, Юле он привез из ГДР нарядные маленькие ползунки, поэтому с месячного возраста ее уже можно было не пеленать.  Как я писал, мы с детьми часто проводили у родителей выходные. Отец, несмотря на занятость, находил время, чтобы с ними немного пообщаться. Юля в школе начала изучать французский язык, и отец начал с ней еженедельно заниматься, чтобы она полюбила этот предмет. Он говорил, что будет заниматься с Юлей, «хоть камни с неба».  Весной 1980 года у Юли в музыкальной школе, где она училась по классу скрипки, был отчетный концерт. Отец пришел со мной на концерт с большим букетом белых хризантем.

В 1979 году в июне он с Юлей несколько недель отдыхал у наших знакомых Васильченко в пригороде Сухуми, где мы останавливались еще в 1958 и 1959 годах. Вот как он об этом говорил во время шуточного спича (по сохранившемуся черновику):

«Как известно, необузданные увлечения пожилых мужчин юными представительницами прекрасного пола чаще всего заканчиваются, мягко выражаясь, неприятностями. Так было и со мной. Испытывая нежные чувства к моей внучке, я не мог отказать ей в просьбе сопровождать ее в поездке в Сухум в начале лета нынешнего года. По-видимому, в связи с этой поездкой у меня вскоре заколебалась почва под ногами, появилось склеротическое головокружение от успехов, и я вынужден был сожалеть, что мое сердце не камень…».

Во время этого отпуска отец, как обычно, писал домой подробные письма нам с Таней и своей маме. Сохранилось четыре письма.

07.06.79. Дорогие мама, Леша и Таня!

Добрались мы до Сухума и поселились у Васильченковых не без дорожных происшествий. Как известно, поезд наш следовал только до Адлера, но в пути местные люди нам посоветовали выйти в Сочи, так как транспортные возможности здесь значительно шире. Мы так и поступили, и, так как наш поезд опоздал на 1,5 часа, оказались на вокзале в Сочи около 9 часов вечера. Мы могли бы почти сразу же уехать в Сухуми, но добрались бы туда глубокой ночью — между часом и двумя ночи. Решили ждать поезда, который приходит в Сухуми в 7 ч. 30 м. утра. Для этого нам пришлось сидеть на вокзале в Сочи часов 5 с половиной. Находиться в комнате матери и ребенка без меня (считали, что она уже в сопровождении не нуждается) Юля отказалась категорически. На вокзальной скамейке ей удалось немножко покемарить.  В поезде она спала как следует. Но все-таки была в таких растрепанных чувствах, что, увидев еще не убранные в нашей комнате кресты и иконы, а также священника в качестве одного из главных действующих лиц в доме (Алла и Аня в Москве и вернутся через 2-3 дня), (АА: Аня — дочь Аллы) она горько расплакалась и заявила, что ей страшно. Все это прошло через 30 минут после осмотра сада и прогулки на берег моря. Поболтавши немного ногами в воде, мы вернулись домой, умылись, поели и легли спать. После сна пошли за покупками, походили по городу, вернулись и около 5 часов посидели полчаса на берегу, радуясь чудной погоде: около 25°, солнечно и в меру ветрено. Завтра собираемся окунуться, но и только.

Ильчик.

10.06.79. Дорогие Танечка и Леша!

Мы устроились, обжились, т. е. организовали наши питательные дела, определили основной распорядок дня и все это осуществляли, отдыхая от всего ленинградского. С продуктами практически все также благополучно, как и в Ленинграде — завтракаем и ужинаем дома, обедаем в хорошей столовой в Сухуми на набережной около гостиницы «Абхазия». На базаре покупаем вишни, в ларьках — огурцы и помидоры. Первую неделю было решено отсыпаться вволю — спали до 8 часов (Москвы); ложимся рано — около 9–10. Два-три раза в день купаемся и сидим на море не более 30 минут за раз. Каждый день гуляем. Очень много времени Юля проводит в саду, помогая поливать растения. Она разделяет совершенно по-взрослому все мои хозяйственные заботы. Купили стиральный порошок — будем бороться с грязным бельем. Утром и вечером читаем «Швамбранию». Завтра приступим к английскому букварю. Алла с дочерью в Москве, возможно, приедут завтра. Дом полон верующих помощников по хозяйству, одновременно ухаживающих за Валентиной Ивановной (АА: мать Аллы). Религиозные беседы ведутся и с Юлей, их содержание она передает мне с юмором. С возвращением Аллы они исчезнут, поэтому я ограничиваюсь наблюдением за реакцией Юли, которая с готовностью всем во всем помогает по дому. Разъяснительная работа с моей стороны ограничивается подкреплением Юлиной уверенности в самых основных истинах, например, в том, что люди когда-то произошли от обезьян, а не созданы Богом. Мы уже ходили в ботанический сад, но и без него ботанических чудес хватает на каждом шагу, начиная с нашего сада. На этой неделе собираемся в обезьянник. Утром и перед сном беседуем о том, как проведем день. Коллегиальность во всем! В плавании пока не преуспели, но не теряем надежды, залог успеха в терпеливом подстегивании инициативы обучающегося.

Пишите, Ваш Дед.

10.06.79. Дорогая мамочка!

Живем мы с Юленькой очень хорошо: без нарочито воспитательной работы, по-взрослому дружно, планируем дела и развлечения, отдыхаем. В первую неделю условились отсыпаться. Были в ботаническом саду, но и без него ботанические открытия на каждом перекрестке и между ними. Гуляем по Сухуми, были на сборище коллекционеров, но без успеха. Снабжение здесь вполне удовлетворительное: все, что нам нужно, мы можем купить. Завтракаем и ужинаем дома, обедаем в городе. Здесь очень тепло, но не удручающе жарко. Часто бываем на море, но не засиживаемся, купаемся два раза в день. Мы уже написали тебе письмо и дали две телеграммы. Ждем писем от тебя. Как ты себя чувствуешь, как ты поживаешь? Мы с Юлей вместе читаем «Швамбранию», а без нее я дочитываю книжку К. Чуковского «Живой как жизнь» о русском языке. Не слишком интересно!

Книги имеются у Васильченковых. Юленька общается с верующими, которые пытаются воздействовать на ее мировоззрение, но тщетно. Иногда приходится выставлять свои контрфорсы — все мои коррективы она воспринимает с большим доверием.

Крепко тебя целую.

Очень жду писем.

Ильчик.

Через несколько дней попробую позвонить по телефону.

 

13.06.79. Дорогая мамочка!

Живем мы очень дружно, по-трудовому коллективно выполняем все наши дела: покупку продуктов, приготовление пищи (утром и вечером), стирку белья. Одновременно и развлекаемся — были в ботаническом саду и обезьяньем питомнике. Купаемся по два — три раза в день. НО каждый раз соблюдаем меру. Обедаем мы в городе. Таким образом, у нас система трехразового питания — завтрак и ужин дома, обед в городе. Кроме того, мороженое и прочее. От Леши с Таней получили телеграмму о том, что все здоровы, но нам этого мало. Хотим получить подробное письмо о том, как ты живешь, как себя чувствуешь, кто у тебя бывает.

Мы послали уже два письма тебе и одно ребятам (не считая трех телеграмм). Я написал письмо и Елене Александровне — ответа еще не получил.

Здесь тепло, но не изнурительно жарко. Религиозная обработка Юли, кажется, пошла на убыль из-за полного отсутствия успехов в этом деле — ребенок морально устойчив и подкован в духе социалистической морали. Она с удовольствием всем помогает во всем, очень внимательна и предупредительна по отношению к Валентине Ивановне, еле передвигающейся на костылях.

Мы ежедневно читаем с Юлей «Швамбранию» (читаю, естественно, я) и занимаемся английским, к которому Юля пока проявляет большой интерес.

Целую и обнимаю тебя, очень жду писем.

Твой Ильчик.

***

Алла Григорьевна Васильченко, человек нелегкой судьбы и большого мужества, приняла монашество, написала автобиографическую книгу и сборник стихов, умерла в 2020 году в 90-летнем возрасте.

***

Во второй половине 60-х годов у отца с Клавдией Федоровной появилось три серьезных увлечения. Точнее, появилось одно, повлекшее другие два. Во-первых, они решили во время отпуска по возможности больше путешествовать. Отдыхали в Киргизии на озере Иссык-Куль, в Закарпатье, в Крыму, совершили круиз по морям Дальнего Востока.

По туристической путевке в 1966 году они побывали в Греции, Италии, и нескольких странах Западной Африки: Марокко, Сьерра-Леоне, Либерия, Сенегал. Перед поездкой купили хороший узкопленочный киноаппарат «Cannon» и цветную кинопленку. Таким образом, появилось второе увлечение — кинолюбительство. Результатом их дальнейших поездок стали коробки с сотнями метров кинопленки с маршрутами поездок. Вот надписи на этих коробках: «Германия, Берлин, памятник воинам; Крым 1974, Тбилиси; Астрахань — Баку; Новгород; Закарпатье: Львов, Мукачево, Синевир; Дальний Восток; институт экскурсия».

Конечно, приобрели кинопроектор «Луч-2», монтажный столик и киноэкран. Кинопленки для проявки отдавались в мастерскую, а потом путешественники сами занимались монтажом. Готовые фильмы в качестве главного блюда подавались гостям. Относились новички-киношники к своим творениям трогательно дилетантски, они ничего не выбрасывали, все склеивали, демонстрировали и в два голоса комментировали. На коробке с надписью «Крым 1974» сделана рукой отца надпись, которая, как мне кажется, это прекрасно иллюстрирует: «брак пленки, мешает, но не препятствует». Когда отец и Клавдия Федоровна уезжали на несколько недель, бабушка переезжала к Соловьевым-Шейдиным. Один раз она жила у нас, но соседство трех детей было для нее иногда утомительно. Всегда при продолжительных отлучках отец и Клавдия Федоровна через один-два дня присылали телеграммы, писали письма, при возможности звонили по телефону.

Вот одно из таких писем от 17.05.75 г.

«Дорогая мамочка!

Кончается первая неделя нашего отпуска. На 70% она прошла во сне и лежании с книгой. Мы приходили в себя и ликвидировали задолженность по сну. Теперь начинают все больше привлекать прогулки и поездки по морю в Ялту, в Алупку, в Никитский ботанический сад. Гуляем мы самостоятельно, не пользуясь широко предоставленной возможностью участвовать в экскурсиях — это следующий этап. Сейчас нам удобнее и привлекательнее кажутся поездки вдвоем, когда программа выбирается и, если захочется, изменяется по нашему желанию. Завтра, в воскресенье, идем в цирк (это в Ялте), — в программе группа львиц. Кроме того, по воскресеньям в Ялте в доме врача собираются нумизматы.

Библиотека здесь хорошая, интересных книг вдоволь, — много читаем. Кормят вполне прилично, мы на диетпитании и всем довольны — съедаем половину того, что дают. Погода у нас не жаркая, но и не холодно: 16–18°, иногда 20° и выше. Мы очень довольны.

Все хорошо. Клава чувствует себя (тьфу-тьфу-тьфу) очень прилично, уже потемнела, хотя специально мы не загораем. Напиши, пожалуйста, как ты себя чувствуешь, чем занимаешься, как живешь. Мы получили два письма от тебя, но хочется знать побольше. Как ребята, не изменились ли их летние планы?

Большой привет всем Шейдиным, а особый привет и самые лучшие пожелания тете Фене.

Твой Ильчик».

***

Отец, насколько я знаю, никогда не вел дневник. Но было исключение. Во время заморского круиза он решил делать в ежедневнике краткие записи, которые я приведу. Первая запись сделана на странице с датой 13 марта 1966 года.

«13.03. В первой половине дня дела, не имеющие отношения к отъезду. К обеду были Ира с Колей и Сережа с Тамарой (АА: предполагаю, что Рождественские и Федотовы). В центре внимания хоккей СССР — Чехи. Болели так, как будто все остаются дома. Потом вспомнили об отъезде, стали судорожно заканчивать сборы и уже срочно выкатились на вокзал.

Прощания, как всегда, затянутые, немножко нелепые, грустные, а в общем обычные. В дороге все примеривались друг к другу. Понемногу составилось впечатление о том, с кем будет приятно контактировать.

15.03. Одесса. Бронированные в гостинице номера заняты прибывшими раньше. Неопределенность — как невесомость, очень неудобно. Безропотно тратим уйму времени простаивая очередь в банке: обмениваем деньги на боны. Болтаемся по городу — надо убить время до 16 часов — общий инструктаж, обедаем, делаем закупки, бреюсь в одесской парикмахерской. Разговоры: «Здесь даже головомойка за плату — это же Одесса!»

К вечеру получили номер, выспались и пошли в кино. Смотрели «Саванна и джунгли», как по заказу!

Утром отправились в порт — нудные и суетливые формальности. Наконец, на борту. Устроились и высыпали в проходы осваивать корабль. Смотрели, что загружают в трюмы с заинтересованностью потребителей. Отдали концы, и два пигмеистых катера развернули нас и вывели в море. Плывем. Выпили в баре и пошли обедать. Кормят хорошо, в ресторане уютно. После обеда пошли спать, кино, ужин, гуляем.

16.03. С утра все наспех: мытье, еда, туалет. Спешим в порт для того, чтобы погрузиться в нудное ожидание и, наконец, чистилище: таможенный осмотр. Армянскую группу только не ставили под рентгеновский аппарат, заставили открыть чемоданы и сумки. Ленинградская группа прошла без всякого досмотра — доверяют. Долгая процедура погружения на корабль (этому способствовал кордон мвдешников) и веселое освоение его нутра. С повышенным интересом следили за погрузкой продуктов в чрево корабля; грузили белуг, осетров и мясо.

Каюта очень удобна и чиста, как операционная.

Из бухты нас вытащили два буксира. Началась качка, но Клава в порядке. К ночи стало свежеть, но Клава спала хорошо.

17.03. С утра все высыпали на палубу, корабль начал входить в Босфор. Моросил дождь, берега в тумане. Начало светлеть, и приближающиеся берега стали выступать вполне отчетливо. Прорезалось солнце. По берегам — селения, основные тона — коричнево-черный и серый. Кое-где яркое пятно, людей очень мало. Крепостные сооружения, орудия, военные корабли. Стамбул, постепенно выросший из разрастающихся селений. Современные высотные дома, множество мечетей с лесом минаретов. Хорошо видны София и голубая мечеть.

Оказывается, мы не попали в Стамбул в связи со столкновением в его бухте двух наших танкеров и возникшим из-за этого конфликтом с турецкими властями. Босфор неширок, он уже верхней части Волги (Рыбинск).

Погода стоит холодная, море свежее. Проходим проливы, выходим в Эгейское море. Штормит. Вечером встреча с капитаном —  пошляк с 40-летним стажем. Нашел партнера — играем в шахматы.

18.03. Утром прибыли в Пирей. В нашу честь впопыхах подняли американский флаг. Опомнились, быстро сняли и начали натягивать греческий (советского под рукой не нашлось), но с половины спустили, т. к. он поднимался вверх ногами.

Пришли греческие полицейские в штатском и таможенники. У причала стоял пожилой человек очень скромно одетый, это г. Помонис, глава фирмы, которая обеспечивает наше пребывание в Греции. Акрополь одиноко и отчужденно возвышается над большим современным городом, в ткань которого вкраплены римские и византийские архитектурные памятники.  Великолепен археологический музей, экспонаты которого кажутся давно знакомыми, хотя и видишь их в первый раз. Кругом продают книги и сувениры Акрополя, цены везде разные. Город ярок и изобилен. Природа сухумская. Магазины пусты, продавцы тоскуют. Товары в основном иностранные. Толпа как у нас.

Ушли затемно. Город расцвечен рекламами.  Южный город с жизнью на улице. Холодно.

19.03. Идем на Палермо. Солнечно и значительно теплее. Сняли пальто, начали загорать на палубах, готовят к заполнению бассейны. Народ высыпал на верхнюю палубу. Экскурсия по пароходу. 5000 тонн. Чистота и отсутствие людей в машинном отделении поражают. Строили немцы. Камбуз как операционный блок. Управление автоматическое. Попытались небольшой компанией обменяться мнением по поводу Афин — не удалось, все свелось к сопоставлению цен.

20.03. Прибыли в Палермо. Плохой старый гид на пенсии. Сицилийский шовинизм. Погода пасмурная, после обеда дождь. Смешение 3-х стилей: латинский, норманнский, арабский, но архитектурные произведения создают целостное впечатление.

Монреале (АА: пригород Палермо), обитель монахов, собор — очень похоже на среднеазиатские медресе — также арабский стиль. После обеда — рынок в Палермо: изобилие, разнообразие и грязь; купили апельсины по 100 лир и ели вареного осьминога с лимоном — красота! Много гуляли по Палермо. Город небогат, местами нищета потрясающая, живут в развалинах домов. Дети на улицах, как дворняжки, грязные, сварливые и шустрые. Народ в основном одет более чем скромно. Лавки ломятся. Сицилийская самостоятельность.

21.03. Утром пришли в Неаполь. Погода солнечная, тепло: синее море, синее небо, огромный город поднимается от порта в гору. Везувий напротив бухты. Порт перенаполнен судами. Одно крупное судно из Израиля.

Довольно быстро собрались и на автобусах старой дорогой вдоль моря направились в Рим. По дороге многое, как у нас на юге, но экзотичнее и декоративнее — овцы и агавы с кактусами. Апельсиновые плантации — продажа тут же у дороги. Остановка: кафе, виллы, край сказочно красивый и немножко театральный. Шофер — коммунист (дом, машины, 4 детей), вымогатель. Рим открылся новым районом. Ура: блеск новостроек (спортгород, виллы, дома рабочих), разнообразные формы. Прекрасная гостиница, приличное вино.

Общий осмотр Рима после обеда — слабо: древность одиноко тонет в новом городе, прекрасная во все архитектурные эпохи. После обеда (в 8 часов) осмотр ночного Рима: исчезло потрясающее столпотворение машин, много проституток, освещенный Колизей, огни рекламы. Мало народа. Кофе в баре. Второй ланч.

22.03. Утром завтрак: джем, масло, кофе, булка. Ватикан: Рафаэль «Освобождение св. Павла из темницы» — наиболее интересно. Эволюция Рафаэля от Перуджино до зрелости (Микель-Анжело, венецианцы). Пинакотека.

Секстина закрыта. 

Собор св. Петра — мозаики — великолепен ансамбль площади.

Пантеон могилы Рафаэля — украшения учеников (статуя сбоку, сверху). — Вспомнить формы купола в термах Помпеи.

Снова новый район — очень впечатляющи особняки богачей.

Возвращение на площадь Петра. Поход на площадь Campo de’ Fiori — Дж. Бруно. Огромное впечатление — окружение — затрапезная площадь, бедные дома, бедный цветной (АА: цветочный?) ряд.

Отъезд из Рима по новой автостраде. Сплю — очень устал. Прибытие в Неаполь. Очень приятно, что дальше на пароходе.

23.03. Осмотр Помпей, которые всем известны с детства, но в действительности значительно грандиознее. По дороге изверженные породы, лавовые туфы. Постройки из туфа, римские — мрамор и кирпич. Паровое отопление в термах. Бани такие, что хочется в них помыться и сейчас. Сохранность фресок потрясающая. Три типа: под мрамор, декоративная, сюжетно-мифологическая. Переходы через улицы в дождь (камни). Город был и остался космополитом. Экспрессивность позы погибшей собаки, людей (экспрессивность и реалистичность явлений искусства).

Неаполитанский аквариум: мурены, головоногие. Институт носит имя Ковалевского.

Прогулка по Неаполю, разговор с мальчиком. Неаполь в огнях. После ужина выпивка с новосибирцами. Задержались до 3 часов ночи, ждали сбежавшего армянина-репатрианта.

24.03. Идем в Алжир Тирренским морем. Здорово качает. Опаздываем на 5 часов. Рано легли спать — так легче. Пусто за ужином — многих скосило.

Пасмурно, холодно. Когда же будет жара?

25.03. Утром ясно, солнечно, но не тепло, хотя и теплее, чем вчера.

В тумане показался алжирский берег. Постепенно стал вырисовываться город, расположенный по склонам гор. Преобладает белый цвет зданий. Видно множество мечетей.

Выезд в Алжир — беспорядки с оформлением документов (начало). Гид — безграмотный трепач. Касба (старый город), грязь, грязь и нищета. Дороговизна страшная — все в 2–3 раза дороже, чем в Италии, даже апельсины. Хорош музей прикладного искусства — очень толковый гид, хороши ковры. В мечеть не пустили, не разрешили сфотографировать даже.  Ботанический сад интересен, но познавательно слабо без знающего гида. В саду кроме нас никого; рядом сельская школа. Новый город по-европейски хорош. Вечером выглядит как европейские города — магазины, реклама, в барах только мужчины, играют в карты в основном. Продажа ковров. Фарфор — только чужой.

26.03. В море опять не тепло, но солнечно. Появились мужчины в шортах и женщины в купальниках, но мне не хочется. К вечеру попробовал шорты — неуютно.

Ночью проходили Гибралтар — огни вдали с одной стороны Сеута, с другой — Гибралтар. Огни тянутся долго.

Бунт на корабле. Раскол и изоляция зачинщиков.

Дельфины.

27.03. Подходим к Касабланке. Оправдывает свое название (АА: белый город). Много многоэтажных домов. Большой порт, но кораблей не так уж много. Обычные формальности. Экскурсия организована прекрасно: европейская часть города — Европа с примесью мавританского стиля (вкрапления), базар в 25 км от города очень большой, перед праздником очень ярко. Роскошные гостиницы за городом на берегу моря (посетители европейцы), купающихся мало — сезон начинается в конце апреля, когда вода достигает t 25–30 с лишним градусов.  Возвращение в город — кактусы — цветы неживые, но прекрасные. Покупки, торговля, чистота.  Дети, конфеты. Обмен у Клавы с девочкой. Мечети. После обеда Сакре-Кер и Нотр-Дам — витражи, форма собора. Старый город. Медина. Королевский дворец. Медина похожа на Касбу узкими улицами, но чисто и благосостоятельней. Покупка керамики.

Пляски у корабля, выступления наших. Теплое прощание, уход из Касабланки.  Общее впечатление великолепное.

Но граф Апраксин и его информация.

28.03. В море. Жаркий день. Палуба превратилась в лежбище людей. Развлечения: теннис, шахматы, карты, книги, флирт. В бассейн еще не лезут. Безветрие. Летающие рыбы — одна упала на палубу — засолили, досталась учительнице.

В честь открытия съезда (АА: 23-й съезд КПСС) вино за обедом.

Звездное небо, Южный Крест.

29.03. Все загорают.  Море совсем притихло, но вода спасает, это опасно — не заметно как обгораешь. В 18 часов пересекли тропик Рака. Вечером концерт самодеятельности.

Ночи знойные, в каюте жарко.

Читаю Гольбаха. Играю в шахматы.

30.03. Океан затихший, теплый, но опасный в смысле обгорания. Жизнь на палубах: игры, разговоры, чтение, ловля рыбы на самодур (удачна на стоянках). Летающие рыбы, парусники (АА: крупная самая быстроплавающая рыба).

Разговор с Роничевской, с Моисеем Соломоновичем.

Вечером бар с новосибирцами: два пошляка — один, кроме того, нахал. Оба евреи.

Размышления о достоинстве советского человека и его покупательной способности как туриста.

31.03. Утром в тумане группа островов около Зеленого мыса — наиболее западной части Африки. На берегу в бухте Дакар. Город светлых зданий издали с небоскребами. На рейде полно французских военных кораблей.

Гид Катя. Экскурсия по городу: новый город, роскошные коттеджи на берегу моря. Европейская деловая часть, мечеть, построенная королем Марокко (много негров мусульман). Яркий базар, лавки с сувенирами. Старый город Медина: грязный вонючий рынок, лачуги. Переселение в новые дома — деньги.

Покупки в лавках — торговля. Городской пляж, купанье — поцелуй морской царевны (АА: предполагаю, что кто-то получил ожег кожи от прикосновения к опасной медузе).

Кино: агент 007 и русские. Беготня за разрешением опоздать. Чувство неловкости после кино. Билеты, усаживание, три картины кроме основной, курение в зале.

Чувство боязни друг друга.

01.04. Осмотр выставки негритянского искусства: негры всех стран мира. Очень хороши изделия из дерева и многие картины слабо абстракция. Выставка вторая — Нигерия в помещении муниципалитета, но великолепны изделия из черного дерева.

Поездка на остров Горе. Невольничий остров. Реликт. Местная патриархальная жизнь. Церковь в память о погибших от желтой лихорадки. Памятник врачам. Казематы, дом губернатора — «Honi soit qui mal y pence» (АА: «Пусть у тебя не так много денег», что обычно переводится как «позор всем, кто плохо об этом подумает». Это девиз английского рыцарского ордена Подвязки) на английских пушках прибито к воротам дома Эстре.

Французские матросы, подводные рыболовы. Доставание плода баобаба. На пароходе знакомство с гидиной (АА: женщина-гид?) немкой.

Вечером стадион с выступлением малийского ансамбля. Размышления о первичной составляющей ритмического компонента в музыке. Мелодия и пенье птиц. Самыми интересными были ритуальные танцы — покойницы, борьба сил процветания и торможения роста в природе. Процветание — женщины — плодородные как у греков.

02.04. Утром выставка в показной рыбачьей деревне. Великолепные вещи из шкур и плодов (не купили). Ботанический сад (змея). Хищные птицы на баобабах. Зоосад — ламантин, великолепные львы за защитным  рвом.

Поездка в деревню за 70 км от Дакара. Дорога пески (частью красные), манго, пальмы кокосовые и баобабы, много грифов «одомашненных». Мальчик с питоном.

Деревня попрошаек, привыкших к визитам. Нищета, антисанитария. Лавки, заполненные европейским барахлом. Магазин на колесах. Тяжелое впечатление. Живут морем.

Ночью спектакль «свет и звук» на острове Горе — впечатление колоссальное.

Ушли из Дакара ночью.

03.04. В море жарко, но приятный ветер. Обгорел. Подготовка к празднику Нептуна.

Ночью в каюте 32°С, влажная жара.

04.04. Подходим к Сьерра-Леоне, к Фритауну. Бухта третья в мире. Невысокие горы в облаках, воздух предельно влажен.

На набережной огромное скопление народа — советские туристы впервые. Гром аплодисментов — туристы поют. Поездка по городу — провинциальный английский город. Впервые никто не попрошайничает. Музей в трех комнатах барахло. Хороший университет. По дороге манго, дынное дерево, хлопковое дерево, хлебное дерево. Купание на пляже. Вода как гретая — плохо освежает. По дороге мангровые заросли — болотистая местность — морского отлива. Балет национальный не похож на все предыдущие — много акробатики. Здорово.

Женщины в старомодных по форме европейских нарядах. В деревне обнаженные по пояс.

Покупка сувениров.

Удивительное множество цветущих деревьев и кустарников.

Викторианская Англия (внешне). Левостороннее движение транспорта.

Самая низкая зарплата (20 д. в месяц у шофера) из всех посещенных стран.

Корабельный вор.

05.04. С утра показались берега Либерии. Влажная жара продолжается. На холме город с единичными высотными зданиями. Вокруг пока видит глаз узкая полоса прибрежного песка, и затем тропический лес и мангры. Наглые позы полицейских на пирсе, народ за оградой. Серия препятствий к выходу. Действия капитана. Не гиды, а полицейские. Везут подальше от города — тропический лес, мангры. Съедобные ягоды. Прием в ратуше — зам. мэра. Через город (провинциальный американский городок) на судно в порт. Выкидывание проспектов — разрывание открыток. Наш корреспондент — условия жизни. Местный корреспондент — марки, внешний вид.

Вечером шампанское за ужином для поднятия настроения.

06.04. Фонтаны на горизонте — группа китов (идем назад на Касабланку).

Остановка корабля. Ловля акул. На спиннинг поймали  прилипалу.

Видели акул, прошедших позднее вдали от корабля.

Подготовка к празднику Нептуна.

07.04. Праздник Нептуна — дикая веселая, но грязная вакханалия.

За обедом горькая отрыжка.

Разговор о Греции.

08.04. По-видимому, отравился  — обычное для меня явление — пролежал целый день.

Беседы об Италии.

Вечером лотерея.

09.04. Все в основном нормализовалось. Погода теплая, сухая, солнечно.

Обед праздничный.

Беседа об Африке.

Бал-маскарад.

На этом ежедневные путевые заметки закончились. Но в конце ежедневника я нашел еще записи, содержащие краткие сведенья о некоторых странах и городах, которые предстояло посетить: об Алжире, Гвинее, Дакаре, Конакри, Либерии, Касабланке, Марокко, Монровии, Сенегале, Сьерра-Леоне — информация о климате, численности населения, флоре и фауне.  Т.е. отец перед поездкой выписал основные сведенья о местах, где ему предстояло побывать.

***

И третье увлечение — нумизматика. Из заграничного круиза привезли несколько красивых иностранных монет с портретами, которые положили начало коллекции. К этому добавили несколько давно имевшихся в доме советских серебряных рублей и полтинников, а также мелких дореволюционных монет. Довольно скоро решили в связи с необъятностью предмета коллекционирования собирать только российские рубли, это считалось коллекцией отца, и иностранные монеты с портретами — коллекция Клавдии Федоровны. В доме появились нумизматические книги, разговоры, знакомства. По выходным отец с супругой проводили часы на нумизматической толкучке, откуда возвращались довольные, оживленные, отдохнувшие и с новинками. Каждая монетка демонстрировалась домашним, рассказывалось о ее достоинствах и истории, а затем любовно укладывалась на свое место в фирменном кляссере. Свою оценку коллекции давать не буду, лучше предлагаю ознакомиться с мнением признанного специалиста, знакомого отца, Виталия Владимировича Бартошевича, которое он мне прислал после смерти отца. Письмо помещено в конце моего рассказа. Скажу лишь, что российскую часть коллекции пришлось продать в конце 1993 года, когда ожидалось рождение нашей внучки Саши. Вырученные деньги были добавлены к обмену, чтобы вместо маминой однокомнатной квартиры купить двухкомнатную. В ней стали жить моя мама с нашей дочкой Юлей, ее мужем и нашей внучкой Сашей. Так отец и Клавдия Федоровна снова нам помогли.

Кроме нумизматической коллекции, и значительно раньше ее, в доме существовала бабушкина коллекция фарфора.  Клавдия Федоровна собирала марки «флора и фауна». Из поездок привозились настенные гербы городов и сувенирные ключи. Гербы и ключи плотно покрывали одну из стен кухни. Собралась небольшая коллекция разнообразных лягушек: фарфоровых, бронзовых, каменных, деревянных, пластмассовых. Мы с женой подарили огромную куклу-лягушку, которой с удовольствием играла наша Юля.

Говоря о домашних коллекциях, не могу не упомянуть о том, что бабушка не раз вспоминала, что в доме после революции имелось некоторое количество ювелирных изделий, женских украшений. Однако в 20-е годы после постановления советского правительства об изъятии изделий из золота у бывших буржуев Наум Самойлович был арестован и содержался несколько дней в заключении. Его выпустили после того, как бабушка отнесла туда все драгоценности, имевшиеся в доме. Она вспоминала, что приняли их без всякого оформления. Приемщик при ней разломал изделия, драгоценные камни ссыпал в один ящик, металлические части — в другой. После рассказа деда об условиях, в каких он провел несколько дней на Шпалерной (набитая людьми камера, жара, духота, отсутствие нормального туалета, питания, воды), об этой утрате не сильно жалели.

Мне хотелось получить документальное подтверждение об этом событии, и я написал письмо на имя начальника Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области с просьбой дать ознакомиться с материалами архивно-уголовного дела моего деда. Вскоре я получил ответ:

Сообщаем, что в архивных фондах Управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, а также в Информационном Центре ГУВД Санкт-Петербурга и области сведений об аресте и осуждении Александрова Наума Самойловича не имеется.

Я верю полученному ответу, как и тому, что рассказ бабушки я помню точно. Ясность здесь вносит описание «золотого» потока из «Архипелага ГУЛАГ» А. Солженицына, часть 1-я, глава 2-я.  Он пишет, что с конца 1929 года золотые изделия органами ГПУ изымались у нэпманов, ювелиров, зубных техников, а также у тех, на кого был написан донос. И условия содержания арестованных он описывает точно так, как я помню по рассказу бабушки: набитые битком камеры, мужчины вместе с женщинами. И никакие документы не писались:

«Следователи не пишут протоколов, потому что бумажка эта никому не нужна, и будет ли потом намотан срок или не будет, это мало кого интересует, важно одно: отдай золото, гад! Государству нужно золото, а тебе зачем? У следователей уже не хватает ни горла, ни сил на угрозы и пытки, но есть общий прием: кормить камеры одним соленым, а воды не давать. Кто золото сдаст — тот выпьет воды».

***

После смерти Клавдии Федоровны всеми домашними делами опять пришлось заниматься бабушке. Она, несмотря на приближающееся девяностолетие, себя хорошо чувствовала, ходила в ближайший магазин за продуктами, готовила. У нее не было проблем с памятью, зрением и слухом.  Новый 1980 год отец с бабушкой встречали у нас. В марте торжественно отметили в квартире на Муринском бабушкин 90-летний юбилей. Было много гостей. Но в конце декабря 1980 года, когда отец вернулся с работы, он застал бабушку сидящей на полу со словами: «Смотри, сынок, что твоя мамка придумала!». Оказалось, что бабушка упала в коридоре и сломала тазобедренный сустав. Обо всем этом мне отец сообщил по телефону. Он был, конечно, огорчен, но не просил срочно приехать. Мы договорились, что я приеду, как обычно, в выходной день.  А через два дня, 24 декабря, он сидел у бабушкиной кровати с тетей Линой (своей троюродной сестрой). Они разговаривали, потом бабушка закрыла глаза и уснула навсегда. Похоронили бабушку на кладбище в Песочном, недалеко от могилы Клавдии Федоровны.

Неожиданную смерть своей мамы отец переживал очень остро. Мы с большим трудом уговорили его приехать к нам встретить новый год, я несколько раз оставался у него ночевать.

***

В 1981 году одним из самых важных дел отца была подготовка к печати в ГДР в издательстве «Akademie-Verlag» его монографии «Late Radiation Pathology of Mammals» на английском языке. Здоровье отца в последние годы стало заметно ухудшаться. Он все чаще довольно подолгу оставался дома из-за болей в сердце. Стали появляться серьезные проблемы с памятью. Видимо, отец предполагал, что недалеко время, когда ему придется оставить работу. Дядя Лёня (Алексей Павлович Соловьев) мне рассказал, что отец просил его, когда он выйдет на пенсию, подобрать ему инструменты для работы с деревом и научить ими пользоваться. В конце лета отец поехал в Карелию отдыхать, много гулял, собирал грибы. 29 сентября в семейном кругу отметили его 62-й день рождения. После отпуска его главной заботой стала подготовка к всесоюзному совещанию, намеченному на 18–20 ноября. Отца назначили заместителем председателя оргкомитета. Среди других участников совещания были и его друзья-коллеги В. Я. Александров и М. В. Волькенштейн, которые председательствовали на отдельных заседаниях. Во время перерыва на второй день совещания у отца случился инфаркт. Мне об этом позвонили на работу. Я поехал в больницу им. Ленина, чтобы поговорить с врачом и повидаться с отцом. Врач сказал, что положение очень тревожное, разрешил поговорить буквально несколько минут. Когда я зашел в палату реанимации, увидел отца, спокойно лежавшего на спине, одна рука — под головой. Мы поцеловались, как обычно при встрече.  Я спросил, есть ли боль, он ответил, что сейчас нет. И тут же напомнил, что должен завтра приехать в командировку Яня (Яков Маркович Клейнман), чтоб я с ним встретился и передал ключи от квартиры. Больше я, помня рекомендацию врача, задерживаться не стал, мы поцеловались, и я ушел. На следующее утро, когда я позвонил в больницу, мне сказали, что отец умер в 6 часов утра 20 ноября. Врачи делали все, что могли, но инфаркт оказался очень обширным.

Вместе с Яковом Марковичем мы занялись поездками по инстанциям и оформлением необходимых документов. Большую помощь оказал Алексей Сергеевич Ягунов, заместитель отца по лаборатории, который на своей машине нам во всем помогал. Не могу забыть, как на пороге морга, где мы сидели с Яней, появился потрясенный М.В. Волькенштейн. Он не мог задержаться в Ленинграде, но не хотел уехать, не попрощавшись со своим близким другом.

Прощание с отцом состоялось в ЦНИРРИ, похоронили отца на кладбище в Песочном. С помощью брата мы заказали для памятника портрет отца скульптору Михаилу Ершову. Он создавал портрет по фотографиям отца. И я, и другие родственники, и сотрудники, и знакомые часто посещали мастерскую, где после многих вариантов появился портрет, который всем показался удачным.

После смерти мамы мы захоронили ее прах в могиле отца.

***

После смерти отца я получил несколько писем от его знакомых. Фронтовой друг родителей, Зинаида Александрова Ордовская, которая работала во время войны начальником анаэробного отделения СЭГ № 3415 и была награждена орденом Красной Звезды по тому же приказу войскам Волховского фронта, что и мама, от 8 марта 1943 года, написала:

«…В нашей памяти папа остался молодым, красивым, добрым и веселым. Их дружба с мамой, а затем — любовь, а также начало семейной жизни, проходили на наших глазах. Вспоминаем, как в марте 1943 года мама, разгружая санитарный поезд, попала под страшную бомбежку, и папа помчался ей на помощь. Как он радовался, когда она одна из первых вскоре была награждена орденом Красной Звезды. Алеша, как он смешно тебя маленького носил под мышкой в конверте, а другой рукой играл в крокет. Он был душой нашего маленького общества, все любили его».

Из письма историка, нумизмата, автора нескольких статей, касающихся истории русских монет так называемого «императорского» периода, Виталия Владимировича Бартошевича:

«…Я не могу похвастать, что был в числе близких друзей Самуила Наумовича, но знаком был с ним, с Клавдией Федоровной и Софьей Алексеевной достаточно длительное время, и это знакомство всегда рассматривал как одно из самых дорогих. Основывалось оно на взаимном увлечении нумизматикой, но, разумеется, без малейшей примеси меркантильных интересов. Какие это были жизнелюбы, воистину интеллигентные люди, деликатные и благожелательные, интеллектуалы в лучшем смысле этого слова. Трудно поверить, что от всей семьи никого не осталось — сначала Клавдия Федоровна в июне 76 г., затем Софья Алексеевна в декабре 1980 г., а вот теперь не стало Самуила Наумовича. Думаю, что первые две смерти, которые он очень тяжело переживал, подкосили и его, хотя были, вероятно, и другие причины.

Алексей Самуилович, в случае, если у вас когда-либо возникнет необходимость реализовать коллекцию Самуила Наумовича, имейте, пожалуйста, в виду, что среди современных т.н. «нумизматов» много, к сожалению, людей не очень добросовестных, способных пойти на обман.  Хотя в целом коллекция Самуила Наумовича носит любительский характер, не очень велика по размерам, и большая часть монет не представляет большой ценности, в ней, безусловно, есть и весьма ценные экземпляры.  Особенно же один из них, о котором я знаю. Самуил Наумович рассказывал мне, что ему подарили т.н. «фамильный рубль» (серебряная монета достоинством в 1 ½ руб. — 10 злотых с портретом Николая I на одной стороне и миниатюрными портретами императрицы Александры Федоровны и ее семерых детей на другой). Самуил Наумович сетовал, что монета эта в плохом состоянии, но так как она относится к разряду самых редких и дорогих, то и в не очень хорошем состоянии она должна, по-видимому, стоить несколько тысяч рублей. Учтите это. Думаю, что в коллекции есть и другие ценные экземпляры. Состав коллекции я знаю плохо, помню только, что преобладают монеты с портретами исторических деятелей, ученых и т.д.».

***

После смерти отца мне пришлось завершить работу, связанную с изданием в ГДР его монографии «Отдаленная лучевая патология млекопитающих». Удалось договориться с издательством, чтобы они поместили в книгу фотографию автора и некролог. Книга вышла в 1982 году. Я помнил свой разговор с отцом в связи с его работой над этой монографией. Меня удивило, что книга издается не в нашей стране. Он ответил, что сейчас книга выйдет на английском и станет доступна зарубежному читателю, а потом он напишет на эту тему книгу для советских специалистов «совершенно иначе». Эти слова я запомнил точно. Через несколько лет в разговоре с близким другом отца и его сотрудницей, канд. биол. наук, ст. н. с. Еленой Александровной Прокудиной мы обсудили возможность издания этой монографии на русском языке. Елена Александровна считала, что книга и в этом виде актуальна и высказала уверенность, что, если будет получено решение об ее издании, она с сотрудниками дополнит ее ссылками на работы, появившиеся за прошедшие четыре года. Я написал письмо академику АМН СССР Леониду Андреевичу Ильину, давшему некоторое время назад положительную рецензию на рукопись, которая была предложена руководством ЦНИРРИ в издательство «Атомиздат», которое рукопись не приняло.  С помощью Леонида Андреевича рукопись приняли к работе в издательстве «Медицина», в ноябре 1989 года подписали Договор. В издательство передали рукопись, член-корр. АМН СССР, профессор Кайдо Паулович Хансон написал на нее положительную рецензию. Однако, через год, в ноябре 1990 года, мы получили письмо из издательства, о том, что «в связи с изменением экономических условий работы и резким сокращением количества выделяемой бумаги, договор расторгается».

***

В 2019 году С.Ф. Вершининой удалось добиться издания этой монографии на русском языке по рукописи автора в издательстве «Арт.Экспресс» в количестве 100 экземпляров на средства благотворительного фонда поддержки науки в области современных медицинских технологий «Фонд Анатолия Михайловича Гранова».

Заканчивая свой рассказ об отце, приведу заключительный абзац из его последней книги:

«…Я вспоминаю относительно недавнее прошлое, когда встречались исследователи, предпочитавшие не интересоваться отдаленной лучевой патологией, боясь, что она омрачит впечатление от их успехов в области профилактики и терапии острых лучевых поражений. Они напоминали детей, не желающих дочитать увлекательную книгу до конца потому, что он может оказаться плохим.

Мне хочется воздать должное тем радиобиологам и клиницистам, которые не только не боялись последних глав книги о радиогенных изменениях в организме, но и заполнили ее новым содержанием, позволяющим с оптимизмом смотреть в будущее».

В стихотворении Е. Евтушенко «Людей неинтересных в мире нет…» есть строфы, которые созвучны моим надеждам и сомнениям, постоянно мучившим меня во время работы над воспоминаниями:

…И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Все это забирает он с собой.

Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!

Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?

Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего…